– И все же ты – раб, а она – императрица.

– Мы те, кто мы есть вне зависимости от нашего положения, – сказал Спор.

У него действительно были благородные манеры, – возможно, когда-то для его семьи наступили тяжелые времена и они в силу этих обстоятельств были проданы в рабство.

– Как ты оказался в услужении при дворе императрицы? – спросил я.

– Моя семья из Помпеев, мы очень давно служим семье Сабинов. Мой дед сопровождал Поппея Сабина в Мёзию[45].

Как же тогда он стал рабом? Вопрос интересный, но я, полагаясь на то, что Поппея, если спрошу, мне обо всем расскажет, решил оставить Спора в покое.

И тут она вернулась в ниспадающем волнами светло-зеленом платье из тончайшего шелка. Спор ретировался, пока она возилась со своей брошью.

– Теперь я знаю, где, если понадобится, найти еще одну Поппею, – пошутил я.

– Надеюсь, до этого не дойдет, – отозвалась она. – В том смысле, что другая Поппея тебе никогда не понадобится.

Когда мы вернулись в мои покои и остались наедине – насколько это вообще возможно для императора и императрицы, – я спросил:

– Твое упоминание о том, что Спор в курсе тайн прислуги, но умеет их хранить… Что ты хотела этим сказать?

– Думаю, среди моих слуг есть христиане. Впрочем, я тебе об этом говорила, еще когда ты допрашивал того пленника, Павла. Ты его отпустил, а я тебя предупреждала, что их учение просачивается повсюду. Спор помогает за ними присматривать. Благодаря ему я в курсе всего, что у них происходит.

– Тогда я сказал тебе, что, пока они верно нам служат, беспокоиться не о чем. Те двое, в закрытой одежде, они из христиан?

– Похоже, да. Христиане вечно кутаются так, будто человеческое тело – это нечто постыдное, поэтому в жаркую погоду распознать их не составляет труда. Какие глупые!

Мы находились в самых приватных комнатах императорских покоев. Во дворце бурлила жизнь, но здесь мы были надежно ограждены от всего.

Я обнял Поппею, желая всем телом почувствовать ее близость.

Все утро она от меня ускользала, но теперь поводов для «бегства» не осталось. И не важно, что моя кровать для дневного сна была слишком простой в сравнении с роскошным императорским ложем; главное – то, что она дарила возможность двум телам найти друг друга и, не ведая стыда, обрести в соитии подлинное наслаждение.

– Список составлен, – сказал Эпафродит, подавая мне табличку.

Я пробежался взглядом по списку имен.

Терпний, Аппий… Парис.

– Аполлоний?

Эпафродит отрицательно покачал головой:

– О нем нам ничего не известно.

При этих словах меня словно волной печали накрыло.

Аполлоний – мой тренер по атлетике в ту пору, когда я был еще совсем мальчишкой. Тогда я назвался Марком, и он даже не подозревал, с кем имеет дело, и моя мать еще не вышла замуж за Клавдия. Это уже потом она увезла меня на Палатин и сделала предполагаемым наследником. Когда я познакомился с Аполлонием, я мог свободно гулять по Риму и выбирать развлечения по своему усмотрению. Аполлоний – чемпион Греции – стал моим тренером по бегу, борьбе и прыжкам.

В последний раз я его видел, когда уже стал императором, он тогда был гостем на моих Нерониях. Помню, он иронично назвал меня «маленьким Марком» и поинтересовался, нравится ли мне быть императором. А еще сказал, что теперь я могу забыть о соперничестве и желании победить, потому что соревнования с участием императора, по сути, не могут быть честными. Я тогда принялся с ним спорить, уверял, что буду настаивать на честной победе, а он заявил, что никто не сможет оспорить победу императора.

– Может, в дни Великого пожара его не было в Риме, – предположил я.