— Хорошо, что я запомнил, — краем глаза слежу за попутчицей, а она будто и этого не замечает. Лишь тихо вздыхает, возится нервно.

Но вдруг, встрепенувшись, подаётся вперёд:

— Кстати! А откуда у вас мой номер телефона?

В машине работает печка, и Алиса сняла с головы полосатую шапку и успела запихнуть её в карман пуховика, потому я вижу, что волосы у неё тёмные и собраны в низкий хвост, из которого выпала тонкая волнистая прядь, а на лбу виднеется небольшой круглый шрам-ямка. Крупнее, чем след от ветрянки, но он не портит впечатление. Просто шрам и шрам.

— У нас в семье есть традиция, заведённая моим отцом.

— Семейные традиции — это прекрасно, — замечает Алиса и, не отстраняясь, внимательно слушает.

История, конечно, самая простая, обычная и не слишком-то интересная, но почему-то мне хочется её рассказать.

И я ни в чём себе не отказываю:

— Нам когда только телефон провели, папа первым делом положил рядом с аппаратом блокнот, в который мы обязаны были записывать номера всех, с кем общаемся. На случай, если что-то случится, родители должны были знать, где нас искать. Брат бухтел, конечно, ему тогда двенадцать исполнилось, самый возраст для протестов, а мне всего семь и я корявым почерком первоклашки выводил каракули на желтоватых листочках. В общем, привычка — вторая натура, потому Костик тоже в теме.

— Да, я давала ему свой номер на всякий случай, — на губах мелькает тень улыбки. — Долго нам ехать, как думаете?

Живое алое пятно в зеркале приковывает взгляд и отвлекает от дороги, но я фокусируюсь на снежном пути впереди, машинально выстраивая правильный маршрут.

— Если ни в какую пробку не встрянем, через пару часов будем на месте, — обещаю, выезжая из тихого двора.

Чем дальше едем, тем выше градус напряжения в машине. Меня всё сильнее раздражает невозможность прибавить скорость, вынужденные остановки и пробуксовывающие в снежной каше колёса. Хочется материться в полный голос, но приходится держать себя в руках, и это тоже бесит.

А Алиса то в окно смотрит, то мой затылок взглядом сверлит, не знает, куда себя деть, нервничает не меньше моего, и её кипучая энергия выплёскивается, как кипяток из чайника. Она постоянно что-то печатает в своём телефоне, периодически тяжело вздыхает, бормочет что-то себе под нос, но меня разговорами не достаёт — варится пока что в своих эмоциях.

Да и плевать ей похоже на меня с высокой колокольни и это правильно. В конце концов, она мать девушки моего сына — уж слишком причудливая родственная связь, чтобы вести долгие и непринуждённые беседы. Или ещё чего похуже.

— Господи, как же долго, — не выдерживает вынужденной тишины и вздыхает едва слышно, а я пожимаю плечами. — Может быть, быстрее поедем? Мы так до утра тащиться будем.

Алиса ёрзает от нетерпения, а я цокаю языком. Похоже, она снова вернулась в острую фазу “утопи собеседника в своей истерике”. Недолго она держалась.

— При всём желании не могу. Вы вообще видели, сколько снега намело?

Алиса фыркает, поводит плечами, будто бы я надоедливое насекомое.

— Не факт, что вообще из города вырвемся, — озвучиваю свои опасения, а Алиса на глазах становится бледнее и бледнее. И я добавляю, чтобы избежать очередного взрыва шумовой гранаты: — Но я очень постараюсь. Сделаю всё, что от меня зависит, клянусь.

— Уж постарайтесь, — бормочет себе под нос. — А то до утра не доедем.

— Уж как-нибудь. Если мешать не станете и от дороги отвлекать, ещё лучше будет.

Алиса уверяет, что очень постарается и на время затихает, хотя, уверен, ей сложно быть сейчас в тишине. И даже умом понимаю, почему она так себя ведёт, откуда эта жгучая тяга спорить и подгонять — нервы. Но мне и своих с лихвой хватает, на чужие моральных сил сейчас не осталось.