Был подан обед. По окончании обеда я отправился в тюрьму, чтобы ближе познакомиться с арестантами. Арестанты, встречая меня на дворе и в своих палатах, ничего мне не говорили, только удивленно смотрели и временами пытливо, от ног до головы, измеряли меня. Обойдя все палаты, я направился на двор. Здесь я встретился с одним арестантом, который в упор смотрел на меня. Я уже хотел пройти мимо него, как тотчас этот арестант спросил меня, буду ли я еще им говорить проповедь. Я ответил, что буду.

После этого я вышел из тюрьмы и направился опять на квартиру начальника. По дороге я думал: что бы это значило, что арестанты не хотят со мной даже и разговаривать? Неужели у них такая дисциплина, чтобы с посторонними ничего не говорить? Может быть, это слово мое не было по сердцу им? Быть может, кто-то обо мне наговорил им что-нибудь нехорошее? Не могу объяснить их упорного молчания со мною.

Вечером того же дня я произнес им еще одно слово, в котором я доказывал, как необходимо им покаяться и окончательно исправиться, и начать новую жизнь. Арестанты слушали меня с еще большим вниманием, чем в первый раз. На следующий день я также произнес им две проповеди. В этот день ко мне на квартиру пришли три арестанта и выразили мне свою благодарность, и просили меня, чтобы я как можно чаще посещал их. Я очень был обрадован этим заявлением. Слава Богу, подумал я, что между мною и арестантами уже завязывается тесная дружба.

Наступил третий день; в этот день я произнес еще три слова и после сего вечером того же дня я отправился в Акатуевскую политическую тюрьму. Не могу сказать, что, отправляясь из Алгачинской тюрьмы прямо в Акатуевскую, я чувствовал себя подготовленным. Меня особенно смущала мысль, что я во всем объеме в то время не знал социализма. Я не раз думал: уж не проехать ли эту тюрьму на этот раз? Так неопределенно и пугливо размышляя, я не заметил, как передо мною предстал во всем своем суровом величии и сам страшный для меня Акатуй. Делать нечего, подумал я, надо и здесь благовествовать слово Божие. При этой мысли я слез с повозки и направился на квартиру начальника тюрьмы. Начальник принял меня очень любезно.

На следующий день утром арестанты собрались в храме, где мною была произнесена следующая проповедь:

«Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это все приложится вам» (Мф. 6:33).

– Достолюбезные узники! Я не явился перед вами с тою целью, чтобы доказать вам всю страшную катастрофическую опасность социализма для всех стран и веков и всю его болезненную чреватость для всего человечества. Нет, я явился предвами, чтобы вам, как мнящих себя быть борцами человеческой правды, напомнить, что кроме социализма есть еще всеми забытая бесконечно более жизненная программа человеческой жизни – это Евангелие… И вот ее-то одну я и предлагаю вам, чтобы вы, взявши сию небесную книгу, объективно и беспристрастно рассмотрели ее, как единую сущую богосоциальную программу всесовершенной абсолютной жизни и со всех сторон сравнили ее с экономическим материалистическим социализмом, из-за которого вы так беспощадно жертвуете собою не только каторге, но и самой смерти.

Послышались голоса:

– Мы то и другое сравнивали несколько раз – и ничего не получалось!

– Сравнивать Евангелие, как абсолютную жизненную программу человеческой общественной жизни с экономическим материалистическим социализмом не так легко, как на первых порах нам думается. Здесь требуется не логическая теория, а конкретный результат пережитости того и другого. Другими словами: здесь налицо должен быть результат чистого опыта. Чтобы знать жизненность Евангелия, для этого нужно хоть год или два искренне и самоотреченно жить исключительно только по нормам евангельского духа Голоса из толпы: