– Да, – сказал я.

– Будьте так любезны, укажите и объясните нам эти места в Евангелии, – сказала арестантка.

Я вынул Евангелие из кармана, открыл Нагорную проповедь Христа и начал ее читать им. К моему удивлению, они с жадностью ловили каждое слово и принимали в сердца свои. Когда я прочел всю Нагорную проповедь, тогда некоторые из них не выдержали и, обратившись к брюнетке, с жаром начали ей говорить:

– Вот видите, вы спорили с нами, доказывая нам, что Евангелие – книга утопическая, что в ней есть только одни сплошные легенды о Христе и только.

– Что же, я ведь давно читала Евангелие, когда была еще в гимназии, поэтому, мне простительно, я все перезабыла, – тихо, но отчетливо, в оправдание себе сказала арестантка.

– Нет! – горячо кричала одна шатенка. – Вы всегда хотите, чтобы все было по-вашему!

– Знамо дело, – поддерживала шатенку блондинка, – коли не знаешь, ну и молчи, а то ведь, подишь ты, зарубила на своем: мол, в Евангелии-то нет такого учения, а оно как раз выходит, что есть!

Брюнетка упорно молчала и ничего им не отвечала.

– Скажите, что такое «нищие духом», – с достоинством спросила меня брюнетка.

– Ради Христа добровольно отрекшиеся от своего «я», – сказал я ей.

– А плачущие? – снова спросила она.

– Кающиеся грешники, – ответил я.

– Позвольте мне ваше Евангелие, – попросила арестантка.

Она взяла его в руки и, водя пальцем по странице, тихо стала читать:

– «Блаженны кроткие…» – это я знаю. «Блаженны милостивые…» – и это знаю. «Блаженны чистые сердцем…» – это я и знаю и не знаю.

– Как это понять точно и правильно? – спросила она.

– Чистые сердцем – святые, подвижники, всегда стремящиеся во всем исполнять волю Господа, подражающие жизни Христа, живущие уставами евангельской нравственности.

– Так, – произнесла она. – «Блаженны миротворцы…» – тихо проговорила она. – Это я как-то мало понимаю.

– Это, во-первых, те, которые, в себе самих всегда стараются сохранить ненарушаемый любовный мир между собою и Христом; во-вторых, это те, которые между собою и другими людьми сохраняют тот же ненарушимый мир; и, в-третьих, это те, которые отрицают войну, отрицают вообще всякое насилие, всякую смертную казнь и не только отрицают, но всенародно словом и делом стараются в человечестве непрестанно сеять мир, мир и мир! – сказал я.

– Ну, дальше, – сама себе сказала брюнетка. – «Блаженны изгнанные за правду…» Скажите, какую здесь Евангелие подразумевает правду? – спросила меня арестантка.

– Самого Христа и евангельское учение, – ответил я.

– А тут нет разве места политической правде? – серьезно спросила меня брюнетка, не сводя с меня своих черных глаз.

– Нет, – ответил я.

– Почему? – возразила она.

– Потому что вообще политическая правда есть стремление к власти, а власть, как власть, есть насилие. Насилие же само по себе есть ужасное зло.

– Екатерина Васильевна! Где она? Екатерина Васильевна! – возбужденно кричала брюнетка. – Екатерина Васильевна!

– Я здесь, здесь, – ответила пожилая арестантка.

– Поздравляю вас!

– С чем? – удивленно смотрит на нее старая Екатерина Васильевна.

– Как с чем? Вы слышали, что этот молодой проповедник сказал? Он не признает никакой власти, он считает всякую власть насилием, злом. Он анархист, как и вы, – развязно сказала брюнетка.

– Я его с большим вниманием и интересом слушаю, – ответила Екатерина Васильевна.

– Ну так вот, мы будем знать теперь, что вы, молодой проповедник, по своим убеждениям – анархист! – тоном важности сказала брюнетка.

– «Блаженны вы», – растянуто читает арестантка, – «когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня…»