Ну а дальше начался ад, каждый смотрел на меня с укором, и на работу я ходила как на каторгу, где каждая кривилась, особенно Вера Николаевна, взглядами обвиняя в смерти мужа. Казалось со стороны, что это она безутешная вдова, а я – любовница. Смотрела, как она «убивается» и скулит, как все ей соболезнует – и было отвратительно. Я, конечно, не хотела их сочувствия, не нуждалась. У меня было огромное горе, и я его в себе переживала, но меня трясло от фарса. Не представляла, что может быть так.

Вся эта наигранность кромсала изнутри. Реальность душила изо дня в день. Я ненавидела каждый уголок этой «доброй» деревеньки.

Вопрос с домом возник сразу после сорока дней, когда меня попросили освободить «хоромы». Да, вот так, до этого дня не хотели беспокоить. Хорошо, что я еще дорабатывала, поэтому подошла к главе и попросила помочь. Нужно отдать должное. Сусиков помог. Заключила договор купли-продажи с рассрочкой на десять лет, где полтора года я ничего не платила, так как была в декретном отпуске, а потом уже снимали с зарплаты.

Но вот пришел час расплаты, как я поняла, и мужчина решил напомнить о себе и своей доброте. Я все, конечно, понимала, но расплачиваться телом не собиралась.

Свекровь настроила всех против меня, убедив, что ребенок – «выродок Давыдова». А тот соглашался и ждал, когда мне надоест и прибегу к нему за помощью.

Думала плюнуть на деревенскую поганую жизнь и первое время пожить у родителей, а потом купить домик в другой деревне, но у них поселилась старшая дочь с тремя пацанами. От мужа ушла. Мать попросила меня не превращать их дом в чистилище. Она и так слаба здоровьем.

Выхода не было, как и денег. Пришлось купить эту лачугу и жить. В декрете как-то все успокоилось, никто не трогал, хотя, может, и обсуждали, но я ни с кем не общалась, и не знала последних сплетен. В садик ходила, да в магазин, больше никуда. Трудно стало, когда дохаживала последние недели. Некого было попросить корову подоить, а она у меня буйная, лягается и рогами бодается, да и другую скотину накормить. Все одна с огромным животом, убеждая себя, что пока еще можно. Подруг здесь до сих пор не было, пробовала подружиться с некоторыми, но что не скажу, на следующий день все перековерканное бабушками обсуждалось, когда в стадо ходила.

Родила маленькую Соню в октябре. Такую замечательную, нежную, вылитую я в детстве, и с новой силой пошла волна ярости и негатива. Свекровь бегала у роддома и кричала всем и каждому, какая подлая невестка у нее: убила мужа, и еще хочет записать на его фамилию чужого выродка. Даже ходила к главврачу с требованием запретить такое безобразие, а он посоветовал обращаться в суд и выгнал истеричку.

Вернулась домой через три дня. В это время дома была моя мать, попросила ее. Родители встретили и привезли в деревню. И спустя неделю начались яростные нападки от матери Николая на меня и мою дочь, пока не подала на нее иск в суд о защите чести и достоинства, не желая больше ничего слышать ни от кого. Вся деревня гудела, возмущенная моим бесстыдным поступком, но никто не приходил, переживая, что и на них заявлю. Свекровь, после предупреждения об увольнении, раз не умеет себя вести, притихла. Анастасия Витальевна понесла не только заслуженное наказание в виде штрафа, но и заплатила мне и моей дочери компенсацию морального вреда по решению суда. Больше никто не называл мою девочку Давыдовой, как и он сам, исчезнув из поля зрения. С ним мы виделись несколько раз, но, отмечая ярость в моих глазах, уходил, задумчиво наблюдая со стороны.