Рука Берка опустилась на его плечо. Берк говорил что-то об ужине, и Уоллингфорд рассеянно ответил: «Да, конечно», а потом опустился на скамью. Мысли его вихрем роились в голове, причиняя боль.

Сестра леди Морли. Эта обворожительная нежная фея, это сладостное видение, не похожее ни на что виденное им прежде, оказалось младшей сестрой леди Морли.

Будь он проклят!

Абигайль Харвуд сидела в уродливом ядовито-зеленом кресле в углу спальни, поджав под себя ноги, и задумчиво смотрела в альбом для рисования.

Нет, она не собиралась ничего рисовать. Более того, она почти не открывала альбом на протяжении всего путешествия, вопреки благим намерениям создать целую коллекцию зарисовок горделиво возвышающихся щвейцарских гор и грубовато-простых крестьянских домиков. Лежащий на коленях Абигайль альбом был почти чист, если не считать незаконченного наброска собора в Милане и листа с начертанными на нем словами «La stalla»[2].

– Филипп, дорогой, – донеслись до слуха Абигайль слова Лилибет, – перестань расстегивать пижаму и ложись спать. – Голос Лилибет звучал устало и напряженно.

Филипп, просидевший целый день в тряском экипаже, за окнами которого бесконечным потоком струился дождь, не выказывал ни малейшего желания отправляться в постель. Он забрался на кровать и принялся скакать на матрасе.

– Смотри, мама, я акробат! Абигайль, смотри! – Филипп подпрыгнул, и расстегнутая куртка пижамы распахнулась на его худенькой груди.

– Очень правдоподобно, Филипп, – откликнулась Абигайль. – А теперь перекувырнись.

– Ой, как весело! – засмеялся Филипп.

– Нет! – Лилибет схватила сына за руки как раз в тот момент, когда он, подогнув колени, собирался совершить отчаянный кувырок через голову. – Перестань, Абигайль. Ты же знаешь, он сделает все, что ты ему скажешь.

– Я совершила ошибку, Филипп, – покаянно произнесла Абигайль. – Никаких кувырков и кульбитов, пока твоя мама не уйдет из комнаты.

Она протянула ноги к камину, от тлеющих угольев которого исходило благодатное тепло, и вновь переключила внимание на альбомный лист.

Она никогда прежде не встречала герцога Уоллингфорда. Он не посещал устраиваемых Александрой званых вечеров, да и сама Абигайль нечасто выходила в свет. Поклявшись себе много лет назад не выходить замуж, Абигайль на этом не остановилась. Она вообще ничего не делала вполсилы и решила, что вообще не станет жить по общепринятым правилам.

Только вот осуществить это на деле оказалось не так-то просто. Денег у нее было немного. Их недостаток Абигайль с переменным успехом пыталась возместить за карточным столом. Только вот оказалось, что она почти безнадежна в качестве игрока, ибо даже не пыталась скрыть под маской ледяного безразличия обуревавшие ее эмоции. Однако со временем Абигайль нашла надежного букмекера и обнаружила в себе способность удачно ставить на лошадей. И все же в перерывах между подкупами, распитием пива в местных пабах и проигрышами, когда ее лошади приходили к финишу не в том порядке, в каком она ожидала, Абигайль балансировала на грани банкротства. Время от времени Александра вспоминала о существовании сестры и приглашала ее на семейный обед или на прогулку по магазинам. И тогда Абигайль приходилось наряжаться в приличествующее случаю платье и жемчуга и, кроме того, прикладывать немало сил для того, чтобы вести себя прилично, не богохульствовать и не ввязываться в обсуждение вчерашней игры в Ньюмаркете.

Впрочем, герцоги никогда с Абигайль не заговаривали и не стремились сесть рядом с ней за обедом. Они предпочитали поглядывать на нее издалека и в большинстве своем оказывались седовласыми, сгорбленными старцами с трясущимися руками и подбородками. Все они непременно опирались на трости и носили шелковые цилиндры, поблескивающие в лучах солнца на скачках в Эскоте.