Хамилтон созерцательно поскреб подбородок.

– Странно, как работает ум у девушек…

– Что она сказала?

– Это Молли Уоддингтон, – сообщил мыслитель.

– Что она сказа-а-а-а-ла?!

– Теперь я почти уверен, – продолжил Хамилтон, по-совиному поглядывая на Джорджа сквозь очки, – что все к лучшему. Я упустил из виду, какова девушка с нежным сердцем, окруженная мужчинами с шестизначным доходом. Такую девушку непременно привлечет художник без гроша в кармане, с которым вдобавок мать запрещает встречаться.

– Да что же она сказала?!

– Спросила, действительно ли ты мой друг.

– А потом? Потом?

– А потом сказала, что мачеха запретила пускать тебя в дом и строго-настрого приказала ей никогда с тобой не встречаться.

– А после этого?

– Попросила меня к ней зайти. Хочет поговорить.

– Обо мне?

– Надо полагать.

– А ты пойдешь?

– Сейчас же и отправлюсь.

– Хамилтон, – дрожащим голосом выговорил Джордж. – Хамилтон, я тебя прошу, наддай там жару!

– То есть ты желаешь, чтобы я преподнес тебя в лучшем виде?

– Да, именно! Как ты красиво все умеешь изложить!

Хамилтон надел шляпу.

– Странно, – отстраненно проговорил он, – что я берусь помогать тебе в таком деле.

– Просто ты очень добрый! У тебя золотое сердце.

– Ты влюбился с первого взгляда, а мои взгляды на такую любовь известны всем.

– Но они ошибочны!

– Мои взгляды не могут быть ошибочны!

– Нет, не целиком! – поспешно поправился Джордж. – Но иногда, в определенных отдельных случаях, возможна и такая любовь.

– Любовь должна быть разумной.

– Если встречаешь такую девушку, как Молли, – нет!

– Когда я женюсь, это произойдет в результате тщательного, выверенного расчета. Сначала, после хладнокровного размышления, я должен решить, что уже достиг возраста, наиболее подходящего для женитьбы. Затем просмотрю список моих приятельниц и выберу ту, чей ум и вкусы совпадают с моими. А потом…

– Ты что, не поменяешь? – перебил его Джордж.

– Поменяю? Что именно?

– Да костюм! Ты ведь идешь к ней!

– А потом, – продолжал Хамилтон, – внимательно понаблюдаю за ней в течение длительного периода, чтобы убедиться, что не позволил страсти ослепить меня, проглядев различные недостатки. И только потом…

– Нет, ну никак невозможно, чтобы ты заявился к ней в таких брюках! – снова вскричал Джордж. – А рубашка не подходит к носкам. Ты должен…

– И только потом, при условии, что за этот период я не подберу более подходящей кандидатуры, я пойду к ней и в нескольких простых словах попрошу стать моей женой.

Сообщу, что дохода моего хватит на двоих, что моральные нормы мои безупречны, что…

– Неужели у тебя нет костюма покрасивее? И туфель поновее, и шляпы не с такими обвисшими…

– …характер у меня приятный, а привычки размеренны. И тогда мы с ней заключим Разумный Брак.

– А манжеты!

– Что – манжеты?

– Ты намерен явиться к ней с обтрепанными манжетами?

– Вот именно.

Больше Джорджу добавить было нечего. Святотатство, да и только, но что тут поделаешь?

2

Когда примерно через четверть часа Хамилтон Бимиш ловкими, экономными движениями вскочил на ступеньку зеленого автобуса, дожидавшегося его на Вашингтон-сквер, летний денек расцвел во всю свою силу. Полнокровное, стопроцентно американское солнце сияло с лазурного неба, но в воздухе уже веял намек на вечернюю прохладу. Именно в такие дни лирические поэты вдруг открывают, что «любовь с небес полна чудес», – и, восхитившись рифмой, мчатся поскорее накропать очередной шлягер. В воздухе была разлита сентиментальность, и полегоньку, незаметно, семена ее начали прорастать в каменистой почве Хамилтонова сердца.

Да, мало-помалу, пока автобус катил по улицам, в Хамилтоне начали набухать почки ласковой терпимости. Он уже не осуждал так безоглядно склонность других мужчин внезапно испытывать к противоположному полу ту теплоту эмоций, которой согласно науке положено возникать лишь вследствие длительного и близкого знакомства. Впервые он подумал, что кое-какие резоны есть и у тех, кто, подобно Джорджу Финчу влюбляется очертя голову в практически незнакомую девушку.