– И что?

– А ничего. Без базовой идеи в этом нет ни-ка-кого смысла. Как на чужом языке. Ни былого величия, ни былой красоты… – он усмехается. – Мы – новые греки. Наследники великой цивилизации, которую можно только раскапывать и хранить.

– Как коросов и кур?

– Что? – он переспрашивает. – А… Вот именно. И это еще в лучшем случае.

– А в худшем?

– В худшем? – заглядывает в рюмку. – Обломки, которые невозможно склеить…

– Или старухи.

– Какие старухи?

– Обыкновенные. Терракотовые. Помнишь – за стеклом? Сам говорил: я на нее похожа…

– Ты?! – он смотрит изумленно.

– Говорил, – я стою на своем. Водка, выпитая на голодный желудок, вступает в голову. – Толстая и уродливая, с огромным животом. Гротеск, вытесненный за пределы жизни…

– Ах, вот ты о чем… – Он тянется за новой сигаретой. – Ну, в каком-то смысле… Согласись: вы неплохо устроились. Со своей литературой.

– Да, – я выпиваю то, что осталось на дне рюмки. – Мы устроились хорошо.

– Кстати, не обольщайся, – он идет на попятный. – Если вдуматься, в литературе тоже не просто. Помнишь эмигрантских поэтов? Не наших, – трет затекшую спину. – Тех, кто писал в тридцатых. Казалось бы, свобода! А стихи – так себе. С другой стороны: СССР – мертвая страна. Борьба за снижение культуры. Но все-таки были поэты. Павел Коган, Светлов, Илья Сельвинский – мальчики убитого поколения. Ровесники революции. Ничего не помнили. Жили химерами. Бред, – он берется за голову, – мечтали о советской империи. От Японии до Англии. Молились большевистскому тотему. Но – живые стихи… Читаю – мурашки по коже. От ужаса, от восхищения? – его голова никнет. – С исторической точки зрения это нельзя объяснить. Иногда думаю, – он смотрит вслед нашей дочери, – нелепая страна. Жалкая и нелепая. С нормальными народами Бог разговаривает через их историю. А с нами? Через литературу?! – ему, историку, эта мысль кажется кощунственной.

– Тебе не кажется, что у тебя все равно получается историческое объяснение?

– Историческое? – он хихикает. – Пожалуй. Хочешь сказать, мы с тобой дополняем друг друга?

– Не мы, а наши специальности, – я пресекаю переход на личности.

Этого только не хватало. Филолог и историк. Шерочка с машерочкой. В нашем мире все нити давно оборваны.

В ванной шумит вода.

– Не занимай! – Надеюсь, она меня слышит. – Мне надо полежать, согреться.

Александра заглядывает:

– Вроде уж и так тепленькие. Мусик, ну можно я – первая… – она канючит. – Уже и пены напустила. И вообще. После водки нельзя сразу в ванну. Опасно для сердца.

Откуда ей знать – что опасно для наших сердец? У них другие сердца. Похожи на желудки – откликаются исключительно на естественные раздражители: голод, желание, страх.

– Кстати, отмщение – из Анны Карениной. Довольны? И аз воздам.

Судя по интонации, «аз» она пишет с маленькой буквы.

– Уж ты-то возда-ашь! Догонишь и еще воздашь…

Тема сочинения – «Анна Каренина»: борьба любви и нравственности. Толстовский метод диалектики души. Вечное противоречивое движение чувств и мыслей героев. В своем романе автор выдвигает радикальный тезис: преступная любовь, не осененная таинством брака, обречена именно по этой причине. В то время как супружеская…

Я кошусь на своего бывшего: «Господи, какая муть!..»

– Зачем ты себя мучаешь? Выдумываешь… про этот суд, – дело не в личных отношениях. Мне жаль его по-человечески. – Никакого суда не будет.