Когда она вошла в комнату, отец Всеволод встал и, подслеповато щурясь, с тревогой разглядывал Лизу, пытаясь угадать, какую весть она ему принесла.

– Ну, что там у тебя? Я же чувствую: что-то от Володи. Я оказался прав? Он ранен? – с тревогой вопрошал он.

– Не волнуйтесь, батюшка, он не ранен, он просто пропал без вести.

– Что значит «пропал»? Как может человек пропасть без вести, это же не иголка?

– На войне все может случиться, – успокаивала его Лиза, – надо надеяться, что он жив.

– Что значит «надеяться, что он жив»? Я уверен, Володя жив, – начал сердиться отец Всеволод. Затем он, как-то сникнув, сел на стул, бледный и какой-то жалкий, посмотрел на Лизу: – Ты ведь, Лизонька, тоже веришь, что он жив?

– Конечно, батюшка, я верю! – горячо воскликнула Лиза. – Он жив, он вернется, как обещал, вы же за него так молитесь!

– Да, – словно очнувшись, сказал отец Всеволод, – моему сыночку сейчас плохо, ему надо помочь, а я здесь расселся. – Он встал и пошел в свою комнату.

Из своей комнаты он не выходил три дня и три ночи. Лиза уж думала, не случилось ли чего. Но когда она подходила к двери, то слышала оттуда молитвенные вздохи и понимала: отцу Всеволоду не надо мешать.

Наступил январь 1944 года. Объявили о снятии блокады и служении 23 января благодарственного молебна по всем храмам. Отец Всеволод в сопровождении Лизы и Анны Михайловны шел в церковь на молебен. После молебна священник с амвона зачитал послание митрополита Ленинградского Алексия: «Слава в вышних Богу, даровавшему нашим доблестным воинам новую блестящую победу на нашем родном, близком нам Ленинградском фронте… Эта победа окрылит дух нашего воинства и как целительный елей утешения падет на сердце каждого ленинградца, для которого дорога каждая пядь его родной земли…»

Из храма все выходили в пасхальном настроении, казалось, еще немного, и в морозном январском воздухе зазвучит тропарь «Христос воскресе из мертвых…».

Женщины шли, с двух сторон поддерживая отца Всеволода. Навстречу им двигался, широко улыбаясь, высокий статный майор. Увидев его, отец Всеволод, вздрогнув, отстранил от себя женщин. Потом как-то весь распрямился и шагнул вперед, протянув навстречу офицеру руки. Майор подбежал к священнику и упал перед ним на колени, прямо в снег.

– Папа, родной мой, я вернулся к тебе.

– Я ждал, сынок. Знал и верил, – сказал счастливый отец, прижимая к себе сына.

Февраль 2005. Село Нероновка Самарской области

Капитан Курт Биргер, он же советский разведчик Глеб Эдуардович Серьговский, шел по перрону Берлинского вокзала, направляясь к пассажирскому поезду. Дорогу к вагону ему преградил патруль железнодорожной охраны. Молоденький лейтенант, козырнув, вежливо попросил предъявить документы. Серьговский поставил свой чемодан, затем не торопясь снял перчатки, достал из внутреннего кармана шинели документы и протянул их начальнику патруля. Ему не о чем было беспокоиться, документы подлинные, а печать на его вклеенной фотографии так искусно подделана, что этого не заметили даже в комендатуре, куда он заходил отмечать свой отъезд на фронт после отпуска. Лейтенант, внимательно изучив документы, возвратил их Серьговскому и, пожелав ему счастливого пути, направился к другому офицеру, спешащему на поезд. В купе Серьговский с педантичной немецкой аккуратностью разложил свои вещи и сел к окну.

Поезд тронулся. Глядя на проплывающие мимо окна предместья Берлина, он вспоминал довоенную Германию и невольно сравнивал с тем, что видел. Затем мысли его вернулись к предстоящей операции. Задание было необычное, такого опыта у него еще не было. Более десяти лет работы в Европе на «нелегалке», это, конечно, неплохая школа для разведчика. Но одно дело выступать в мирной роли журналиста, а другое – перевоплотиться в немецкого офицера, стать одним из них, да так, чтобы поверили. Страха не было. Скорее было чувство беспокойства: справится ли с заданием, оправдает ли высокое доверие?