Пока мы плетемся сзади, Юля идет перед нами и громко орет в телефонную трубку. Орет о том, что ее уже все достало, что так больше не может продолжаться, что у них с каждым днем все хуже и непонятнее. А я словно стекленею от каждого слова, потому что это все так похоже на тот вечер, на нашу размолвку, после которой я заперлась в первой попавшейся комнате и долго плакала, уткнувшись лицом в подушку. Что я тогда ему сказала? Я не помню каждую фразу, но точно так же, как Юлька сейчас орет своему парню, орала в лицо Рафаэля: «У нас что-то ломается, понимаешь?!»

— Извини, но я… - Останавливаюсь и ловлю непонимающий взгляд Веры. Мы договорились втроем пойти в кафе и устроить то, чего не делали уже очень давно: развлечь себя простыми посиделками.

— Кира, да ну брось, - пытается переубедить подруга.

Я быстро чмокаю ее в щеку, прошу попрощаться за меня с Юлькой и просто сбегаю, пока не начала реветь на всю Андреевскую. Рафаэль всегда говорил, что я ужасная плакса, и держал в нагрудном кармане носовой платок. И еще смеялся, что я одинаково сильно реву и на душещипательных мелодрамах, и на детских мультиках.

Я прячусь в салоне подаренного Димой «Ниссана», кладу руки на руль и устало толкаюсь в них лбом. Где-то здесь, прямо в самом центре, пульсирует огромное, пожирающее изнутри чувство вины. За то, что сказала те слова сгоряча, поддалась импульсу. За то, что хотела порвать из-за ерунды, которой теперь и не вспомню. И за то, что Рафаэль все равно пошел меня искать, хоть дом уже весь был в огне. И погиб, пытаясь отрыть дверь, которая почему-то оказалась заперта снаружи.

«Ты сможешь с этим жить, скоро отболит», - всплывают в памяти слова мамы. Она говорила их почти все время, что провела возле моей кровати в ожоговом отделении.

Два года прошло, но у меня ничего не отболело и не зарубцевалось.

Телефон спасательным якорем буквально за шиворот тащит меня из тяжелых воспоминаний. Это Дима: спрашивает, как прошла примерка и всем ли я довольна. Напоминает, что у нас ужин с его друзьями, а в пятницу мы летим на Бали на все выходные.

Дима… Он хороший. Он вытащил меня оттуда, откуда обычно не возвращаются. И то, что нас связывает, куда сильнее любви.

Я пристегиваю ремень безопасности, выезжаю на дорогу и на следующем перекресте в последний момент сворачиваю влево. Импульс, который выстреливает со скоростью ракеты, словно мой личный палач нажал внутри Красную кнопку. Я дала обещание, что больше не поеду к нему, не стану добровольно залезать на дыбу и давать прошлому глумиться над костями моих воспоминаний, но снова, как бабочка на огонь, опаляя крылья, совершаю этот акт чистого деструктива над собственной жизнью, но он нужен мне, потому что так я по крайней мере знаю, что живу.

Могила Рафаэля в отдаленной части кладбища. Большой памятник из белого гранита: неправильный ромб, на котором сидит плачущий ангел. Его видно издалека. Я сжимаю в кулаке купленную по пути белую лилию и уговариваю себя не плакать. Может быть, если духи действительно существуют, его призраку неприятно, что виновница его гибели портит воздух своими всхлипами и солит камень слезами.

Я подхожу ближе, остается всего каких-нибудь пара метров, но из зарослей декоративного плюща выплывает крепкое мужское плечо. Останавливаюсь, пытаясь понять, кто бы это мог быть. Рафаэль не был особенно компанейским человеком, скорее, таким же одиночкой, как и я, не знаю ни одного человека в его окружении, который бы пришел на его могилу вот так, не в годовщину и без повода.