– Слишком поздно. – Он дважды тяжело вздохнул и добавил: – Со мной все в порядке. Возвращайся в постель.

– Остин, дорогой, я не могу покинуть тебя в таком состоянии.

– Все в порядке. Иди. Просто приснился плохой сон.

Он говорил таким тоном, что спорить не приходилось. Ошеломленный, я послушался, но заснуть мне удалось далеко не сразу.

При виде его ранимости и мук все мои обиды рассеялись как дым. Не напугала ли моего старого друга история о привидении – та самая, которая, по его словам, должна была лишить меня сегодня спокойного сна? Однако ужас в его лице говорил о чем-то гораздо более серьезном. Я не мог не сочувствовать, ибо сам часто становился жертвой ночных кошмаров, особенно в худшую пору своей жизни, когда в течение нескольких месяцев я просто боялся идти в постель. Не был ли кошмар, приснившийся Остину, связан с теми событиями? Не преследует ли его ощущение вины? Я не знал в точности, какова была его роль, но долю ответственности он, без сомнения, нес. Быть может, он пригласил меня, чтобы попытаться загладить свою вину? Или, попав по непонятной причине в тяжелое положение, нуждался в моей помощи? А женщина, упомянутая им во сне, – та самая, к которой обращена его страсть?

Меня разбудил соборный колокол, хотя сосчитать удары я не успел. Комната была погружена во тьму, плотные занавески не пропускали свет, и догадаться о том, сколько пробило, не представлялось возможным. Я зажег свечу и усилием воли заставил себя вылезти из постели: в нетопленой комнате царил собачий холод. Одевшись, я взглянул на свои часы. Они показывали восемь! Ужаснувшись, что уже так поздно, я отдернул поношенные занавески: туман не рассеялся. Но даже при плохой видимости потемневшие от времени камни собора маячили буквально в двух шагах от окна.

На лестнице я учуял запах кофе и тостов и в столовой застал Остина, накрывавшего на стол. Он улыбнулся, и воспоминания о том, каким он был ночью во время кошмара – да и вечером, за ожесточенным спором, – в тот же миг стерлись.

– Рад видеть, что ты пришел в себя.

– Прости, что побеспокоил тебя ночью, дружище, – произнес он, опуская глаза. – Вышло так, что я не тебя напугал своей историей, а самого себя.

– Ты в самом деле казался до смерти напуганным. Помнишь, что ты бормотал о мести, воздаянии и справедливости?

Он отвернулся, чтобы присмотреть за кофе.

– Мне привиделся в кошмаре Гамбрилл, каменщик собора. Помнишь, у него был подмастерье, которого заподозрили в причастности к его убийству? Подмастерье звался Лимбрик; много лет назад на крыше собора произошел несчастный случай, отец этого Лимбрика погиб, а Гамбрилл покалечился и потерял глаз. Вдова погибшего утверждала, что они повздорили и Гамбрилл убил ее мужа.

– Силы небесные! – весело воскликнул я, садясь и принимаясь за завтрак. – Не городок, а притон убийц! Так вот о какой женщине ты говорил во сне!

Остин казался растерянным.

– О женщине? И что я сказал?

– Разобрать было трудно. Она как будто настаивала на том, чтобы кто-то за что-то заплатил. Это была мать того молодого человека?

– Мать молодого человека? – повторил он, не сводя с меня глаз. – Ты о ком?

Я не смог скрыть свое удивление.

– О вдове Лимбрика, конечно. О матери юного подмастерья.

– Понятно. Да, наверное, это была миссис Лимбрик. Она годами размышляла о смерти своего мужа и подстрекала сына к мести.

После завтрака – а он прошел в спешке, так как Остин боялся опоздать в школу, – я сказал, что немедленно отправляюсь в библиотеку настоятеля и капитула, где надеюсь поговорить с доктором Локардом, хотя мое письмо дошло до него в лучшем случае только вчера. Остин объяснил, что служебные обязанности задержат его до вечера, однако мы сможем вместе пообедать в городе.