– Ты говоришь о чем-то вроде лжи или кражи?

Он усмехнулся:

– Приблизительно. Или о чем-то похуже, если ты способен такое вообразить.

– Не представляю себе, чтобы я такое сделал.

– Разве?

Помолчав, я спросил:

– Так, значит, в данное время имеется какой-то объект твоей страсти?

Он безмолвно кивнул.

– Я заинтригован. – Я сделал паузу, давая Остину возможность что-нибудь добавить. Он не произнес ни слова. Кто была та загадочная женщина, которую он любил? И не было ли связано с этим разговором полученное мною приглашение? А неприятности, в которые он – несомненно – впутался?

– Скажи, ты счастлив? Следуя своей страсти.

– Счастлив? – Остин рассмеялся. – Счастье – это то, что испытываешь, прогуливаясь в погожий денек или вернувшись домой после приятной встречи с друзьями. Нет, страсть не сделала меня счастливым. Она повергла меня в бездну отчаяния. Вознесла на вершины восторга. – И едва слышным шепотом, так что я не знал, не обманывает ли меня слух, добавил: – И увлекла к погибели.

– Если есть выбор, я предпочту скорее счастье, чем страсть.

– Если ты можешь так легко отодвинуть ее в сторону, значит, со студенческих времен ты нисколько не повзрослел, – отозвался он. И с оттенком глубочайшего презрения в голосе спросил: – Говоришь, тебе хватило страстей? Одной недолгой женитьбы достало на все эти годы?

– Довольно об этом, Остин.

– Думаю, твой случай тяжелее моего. – Он произнес это серьезно. – В смертный час ты поймешь, что никогда и не жил.

– Ну нет, я жил.

– Однажды. Двадцать с лишним лет назад.

Я был ошеломлен, услышав его холодный, едва ли не насмешливый тон. Он делал вид, будто не понимал, что это для меня значит. Не понимал?

– Я бы предпочел не говорить об этом.

– Ты, наверное, винишь себя?

– Виню себя? Да, пожалуй. Я был наивен, доверчив, не знал жизни. И, поскольку уж затеялась откровенная беседа, признаюсь, что долгое время злился на тебя.

– Ты злился на меня?

– Остин, что бы я ни чувствовал в то время, ты должен понять: если бы я на тебя обижался за роль, которую ты сыграл, я бы ни за что не принял твое приглашение.

– А какую роль я, по-твоему, сыграл?

– Боюсь, придется тебе довольствоваться тем, что уже сказано. Я не собираюсь проводить… эксгумацию, после стольких-то лет.

– Ты в самом деле не слышал никаких новостей?..

– Она мертва. Для меня она мертва.

– Я слышал от одного старого приятеля в Неаполе…

– Не хочу ничего знать, Остин. Больше ни слова. Я предполагаю, она жива, потому что, если бы она умерла, я бы от кого-нибудь об этом услышал.

– Я слышал от одного старого приятеля в Неаполе, что у них родился ребенок. Ты знал об этом?

Бок пронзило болью, словно от удара кинжалом. Я встряхнул головой. Голос Остина доходил приглушенно, как через слой воды:

– Девочка. Сейчас ей около пятнадцати. Мне сказали, она очень умная и красивая. Похожа на мать, а глаза от отца.

Я спрятал лицо в ладонях.

– Не хочешь слышать правду, да? Странно для историка. Похоже на профессиональную несостоятельность, не думаешь?

Я отнял ладони и отвернулся.

– Зря я приехал.

– Все это – твое пристрастие к успокоительным компромиссам. – Он коротко рассмеялся. – Вот в чем твоя страсть: компромисс. Не насмехаешься над чужими верованиями, какими бы неправильными они тебе ни казались. Как это типично для среднего класса, как характерно для англичанина и для обывателя. Но ты очень многого не понимаешь. Твое существование всегда было привилегированным, защищенным. А теперь ты и вовсе заполз в раковину. Ты всю жизнь перестраховывался, осторожничал. Тебе и не снились те ужасы, падения и восторги, которые пережил я.