- А вдруг ты не почувствуешь? Увидишь его — чужой мужик, прикоснуться противно, не о чем поговорить.

- Возможно и такое. Завтрашний день, наверное, самый долгожданный в моей жизни, и самый непредсказуемый, столько вариантов развития событий может быть, не предугадаешь и половину. Что, если станет еще больнее? И мне, и ему? Хочется убежать и спрятаться, слечь с гриппом и отложить встречу еще на несколько дней. А потом начинаю думать: вдруг он ждет, хоть не написал ничего, но всей душой ждет, что я приеду встречать, а я возьму и не смогу. И он расстроится. Вот это больше всего страшит. Поэтому я еду. Приведу себя в порядок и вперед. Тем более, у меня отпуск, даже отпрашиваться не нужно. А там видно будет.

- Вы к тебе поедете?

- Нет, сразу к его родителям, они тут в тридцати километрах живут в сторону аэропорта.

Ванины родители так и не смогли вернуться к прежней жизни в родном городе. Слишком явными стали косые взгляды соседей, обидным - злорадство коллег, ранящим - пренебрежение бывших друзей. Личные вопросы якобы сочувствующих знакомых рождали новые пересуды за спиной. В течение полугода они продали квартиру и дачу, купили дом в поселке недалеко от Красноярска. И к сыну поближе, и от прошлого подальше.

Думаете, мы виделись каждые выходные и отмечали вместе праздники? Как бы не так. Первый год — да, я и ночевала у них, и по хозяйству помогала, потом овощи с огорода домой возила. Они щенка взяли, я под предлогом заботиться о животинке каждые выходные приезжала, корм привозила, мыла малыша, играла с ним.

Потом собака выросла, а общение между мной и ее настоящими хозяевами начало сходить на нет. Никто ни с кем не ссорился, просто трем взрослым людям стало вдруг дискомфортно под одной крышей даже несколько часов подряд. Если мы и перезванивались, то редко и по делу. Ваня сказал, что не хочет загадывать, обещать, планировать даже на краткосрочную перспективу. Он понятия не имеет, как повернется жизнь после обретения свободы. Хватит разочаровываться. Уж мы-то с ним знаем, насколько горькими бывают отрезвляющие сюрпризы. Ваня ни разу не назвал меня официально своей девушкой. Он заявил, что никто ничего никому не должен. А там, как освободится, будет видно. Все решится само собой. Годы разлуки расставят по местам то, что не смогли долгие восемнадцать месяцев следствия.

Я понимала, что таким образом он старался себя обезопасить. Не хотел однажды получить короткое невнятное письмо, что я выхожу замуж за другого. Не считал себя в праве что-либо обещать, ведь не был уверен, каким человеком выйдет. За эти годы мы научились жить в круглосуточном ожидании чего-то плохого, в первый месяц его довели до вскрытия вен, и только Богу было известно, что еще могло случиться в том страшном месте. Ване казалось, что проще сжечь мосты разом. Ему так было нужно.

Поначалу с его мамой мы, созваниваясь едва ли не круглосуточно, обсуждали Ванины проблемы и нужды, планировали передачи, переживали и плакали, если он дрался в колонии или его закрывали в карцер. И самое страшное — если болел, ведь лечение там отвратительное. Его там совсем нет, этого лечения. Если грипп, то непременно с осложнениями, если простуда - то до ангины. Я летела в любой день на поезде-автобусах к нему, чтобы привезти разрешенные лекарства, которые практически никогда не передавали...

Однажды за время Ваниной пятинедельной пневмонии я думала... что в один момент просто не выдержу, рухну, где стояла, и умру от нервного перенапряжения. Я не могла спать, есть, нормально работать. Я вздрагивала, если звонил мобильный, хлопала дверь, включалась музыка. Пока не диагностировали прямую угрозу жизни, ему не давали даже гребаного пенициллина. Одной таблетки парацетамола в сутки для здорового мужика, по мнению местных врачей, было вполне достаточно.