Рассказ назывался «1916 год».

«В конце 1916 года, во время германской войны, штурман Александр Бестужев, только что окончивший морское училище, был отправлен на Аландские острова во флотилию миноносцев.

Зима стояла очень теплая. За Ревелем море было уже свободно ото льда. Бестужев долго смотрел с палубы транспорта на затянутые сумерками берега, – там, в Ревеле, осталась мать. Она приехала из Петрограда проводить сына и остановилась в недорогой гостинице.

Отец Бестужева, корабельный инженер, давно умер. Мать жила на пенсию. Она помогала своим сестрам – теткам Бестужева, и пенсии всегда не хватало.

<…>

В Ревеле в тесном номере гостиницы, где от обилия старых ковров, бархатных портьер и занавесей на окнах воздух казался тусклым и зеленым, мать Бестужева, сидя на диване, сказала ему:

– Саша, ты поищи, милый, на Аландских островах какие-нибудь следы деда Павла. Все-таки интересно.

<…>

В дверь постучали. Вошел портье – лысоватый, похожий на сыщика. Он быстро обежал глазами комнату и доложил, что по старой традиции владелец гостиницы ежегодно устраивает для своих жильцов, оторванных от родного дома, рождественскую елку…

Бестужев с матерью спустился в зал…

– Я выберу сама, Саша, – робко сказала мать и взяла карточку.

Денег было немного, и она боялась, что сын, чтобы порадовать ее, закажет что-нибудь слишком дорогое.

<…>

Мать заказала чай с пирожными. Официант долго не подавал, и ждать за пустым столом было тяжело и почему-то стыдно, как на скамье подсудимых.

Молоденький мичман подсел к роялю, ударил по клавишам и запел…

Мать Бестужева встала из-за стола, ридикюль у нее раскрылся, и из него выпал на ковер скомканный носовой платок…

Капитан с выпуклыми глазами подозвал официанта, ткнул коротким пальцем в сторону столика Бестужева и сказал:

– Уберите это!

<…>

Официант подошел, поднял скомканный носовой платок и почтительно положил его на стол около матери Бестужева.

– Обронили, – сказал он тихо и пятясь отступил.

Бестужев смотрел на капитана, руки у него холодели и лицо чернело от гнева.

<…>

Капитан жадно ел, не обращая на Бестужева никакого внимания…

– Пойдем отсюда, – сказал Бестужев матери. – Нам нечего делать здесь, среди этих…

Голова у матери затряслась от страха за сына.

Бестужев смолчал. Они вышли. Только на лестнице Бестужев договорил начатую фразу:

– Нам нечего делать среди этих скотов. Голубая остзейская кровь. Мало их топили в Кронштадте в пятом году.

Мать замахала на него руками…»

– Все-таки непонятно, – сказала Клавдия Антоновна, – какой год они встречали, 1916-й или уже 1917-й?

– Разве это важно? – Олимпиада подошла к окну и подышала на замерзшее стекло. – Здесь показано расслоение общества. Война для всех одна, но одни пируют, а другие только делают вид, что и у них праздник.

– Сороковой год был хороший! – Клавдия Антоновна принесла блюдо с крошечными пирожками. – Олимпиада, посмотри, что у нас с заливной рыбой?

– Посмотрю. Но сначала хотелось бы в эту вот проталину разглядеть, каков он будет – грядущий новый год.

Мадам Фивейская улыбалась:

– Дорогая моя! О всяком новом годе одно всегда известно: он будет – лучше и достойнее минувшего во всех отношениях.

Олимпиада окинула взглядом свою комнату:

– Жалко, елки нет у нас. Теперь елки ставят, это уже не пережиток. А что касается нового года… Этот штурман, матушка его, добрый официант, грубиян офицер… Разве они знали, что вступают в год революции? Что революция произойдет и победит?

– Ты хочешь прозреть, каков он будет, сорок первый год? – спросила Клавдия Антоновна. – Жизнь страны обещает очередное свершение. Откроют в Ледовитом океане неведомый остров, облетят на самолете земной шар.