– Уже светло, – сказал он.

Мим открыл глаза и указал на путы; когда его освободили, он яростно выпалил:

– Запомните, глупцы: не смейте связывать гнома! Он этого не простит. Мне не хочется умирать, но из-за того, что вы сделали, сердце мое горит. Теперь я жалею о своем обещании.

– А я нет, – сказал Турин. – Ты отведешь меня в свой дом. И до тех пор не будем говорить о смерти. Такова моя воля!

Он смотрел прямо в глаза гному, и Мим не выдержал: немногие могли вынести взгляд Турина, когда он хотел утвердить свою волю или был в гневе. Скоро гном отвернулся и встал.

– Следуй за мной, господин, – сказал он.

– Отлично! – сказал Турин. – А теперь выслушай вот что: я понимаю твою гордость. Может быть, ты умрешь, но связывать тебя больше не станут.

Мим отвел их к тому месту, где его схватили, и указал на запад.

– Вон мой дом! – сказал он. – Я думаю, вы часто его видели, он ведь высокий. «Шарбхунд» звали мы его, пока эльфы не переделали все имена.

Он показывал на Амон-Руд, Лысую гору – ее обнаженная вершина была видна на пустошах за много лиг.

– Видели мы его, но близко не подходили, – сказал Ангрод. – Где же там укрыться? Ни воды, ничего. Я так и думал, что он нас надуть хочет. Кто же на вершине прячется?

– Зато с Амон-Руда видно далеко, – возразил Турин. – Так может быть безопаснее, чем сидеть в лесу. Ладно, Мим, я пойду посмотреть, что ты хочешь предложить нам. Долго ли придется идти туда нам, неуклюжим людям?

– Весь день до вечера, – ответил Мим.

Отряд отправился на запад. Турин шел впереди вместе с Мимом. Выйдя из леса, они все время держались начеку, но кругом было тихо и пустынно. Они прошли через россыпи камней и стали взбираться наверх: Амон-Руд стоял на восточном краю нагорья, поросшего вереском, что разделяло долины Сириона и Нарога; более чем на тысячу футов вздымалась его вершина над каменистыми вересковыми пустошами у подножия. С востока к отрогам горы вел неровный склон, по которому там и сям росли купы берез и рябин и старые могучие боярышники, цеплявшиеся за камень. Нижние склоны Амон-Руда были покрыты зарослями аэглоса; но высокая серая вершина оставалась голой – камень был одет лишь алым серегоном[48].

Приближался вечер, когда изгои подошли к подножию горы. Они вышли к ней с севера – так вел их Мим. Заходящее солнце озаряло вершину Амон-Руда, и серегон был в цвету.

– Смотрите! – воскликнул Андрог. – Там, на вершине – кровь!

– Пока еще нет, – отозвался Турин.

Солнце садилось, и во впадинах становилось темно. Гора нависала впереди, и изгои никак не могли понять, зачем в такое заметное место нужно идти с проводником. Но когда Мим привел их к горе и они начали взбираться к самой вершине, разбойники заметили, что гном ведет их какой-то тропой, то ли следуя тайным знакам, то ли просто по памяти. Он поворачивал то туда, то сюда, и, глядя по сторонам, они видели, что там сплошные трещины и провалы или крутые склоны, усеянные валунами и ямами, скрытыми под ежевикой и терновником. Без проводника они не нашли бы дороги и за несколько дней.

Наконец они поднялись к более крутым, но и более ровным склонам. Они прошли под старыми рябинами и очутились под сенью высокого аэглоса – там царили сумерки, напоенные сладким ароматом[49]. Внезапно они увидели перед собой каменную стену, ровную и отвесную, которая уходила ввысь и терялась в полутьме.

– Это и есть двери твоего дома? – спросил Турин. – Говорят, гномы любят камень.

И он придвинулся к Миму, боясь, как бы тот не выкинул напоследок какую-нибудь штуку.

– Это не двери дома, это врата города, – ответил Мим.