– Кстати, вас правильно поймут, если вы порекомендуете заслуженную артистку Веру Давыдову на роль в этом спектакле…

Мехлис знал, что это будет приятно «хозяину», поэтому решение принял самостоятельно: «кто не рискует – тот не выигрывает…»

Спустя некоторое время Сталин, – зная все обо всех заслуживавших мало-мальского внимания, – позвонил домой больному, затравленному Булгакову: «Может, вам поехать в Париж? Отдохнете, подлечитесь, как бы здесь не доконали, а?»

Булгаков ответил, что русский писатель умирает дома, за любезное предложение поблагодарил, и только; странный человек; насильно мил не будешь.

Положив трубку, Сталин тем не менее усмехнулся: завтра об этом звонке будут знать в Москве; что и требовалось доказать.

…Я никогда не забуду руки Сталина – маленькие, стариковские уже, ласковые…

…Звонок «вертушки» раздался около одиннадцати; отец подошел к аппарату – точное подобие того, что стоял в ленинском кабинете, копия с фотографии Оцупа.

– Слушаю.

– Бухарина, пожалуйста.

– Его нет, – ответил отец, дежуривший в кабинете редактора «Известий».

– А где он?

– Видимо, зашел к Радеку.

– Спасибо.

Голос был знакомым, очень глухим, тихим.

Через две минуты снова позвонили:

– Что, Бухарин не вернулся? У Радека его нет…

– Наберите номер через десять минут, – ответил отец, – я поищу его в редакции.

Он, однако, знал, что Николай Иванович уехал к Нюсе Лариной, своей юной, красивой жене, матери маленького Юры: поздний ребенок – родился, когда Бухарину исполнилось сорок семь, копия отца, такой же лобастый, остроносенький, голубоглазый.

Отвечать по «вертушке», что редактора нет на месте, – невозможно: руководители партийных и правительственных ведомств могли разъезжаться по домам лишь после того, как товарищ Сталин отправится на дачу; обычно это бывает в два-три часа утра, когда на улицах нет людей, абсолютная гарантия безопасности во время переезда из Кремля за город.

Отец поэтому решил – от греха – уйти из кабинета, где стояла «вертушка». Тем более в типографии у дежурного редактора Макса Кривицкого возникли какие-то вопросы, есть отговорка: перед самим собой, не перед кем-то…

Вернулся он что-то около трех, лег на диван, положив под голову подушку-думку Николая Ивановича, – тот привез ее из Америки, спал на ней в тюрьме, куда его посадили в семнадцатом: не хотели пускать в Россию, знали, что этот человек может стать одной из пружин новой революции, страшились…

В три часа снова раздался звонок «вертушки». Голос был тот же, тихий, глухой:

– Алло, простите, что я вас так поздно тревожу, это Сталин говорит…

Отец, испытывая звенящую горделивую радость, сказал, что он счастлив слышать Иосифа Виссарионовича, какие указания, что следует сделать?

– Бухарина, видимо, в редакции уже нет? Пусть отдыхает… Тем более сегодня уже воскресенье… Ваша фамилия? Кто вы?

Отец ответил, что он помощник Бухарина, заместитель директора издательства «Известий».

– Вы в курсе той записки, которую Бухарин направил в Политбюро? – спросил Сталин.

– Мы готовили ее проект вместе с Василием Семеновичем Медведевым.

– А не Бухарин? – Сталин чуть усмехнулся.

– Николай Иванович попросил нас сделать лишь экономические расчеты, товарищ Сталин.

– Завтра в три часа приезжайте ко мне на дачу, вас встретят, передадите Бухарину и редколлегии мои соображения по поводу записки…

…Я отчетливо помню, как отец усадил меня в свой маленький «фордик» – подарок Серго Орджоникидзе за организацию выставки «Наши достижения к XVII партсъезду». Называли эту машину «для молодоженов с тещей», потому что впереди было два места для шофера и пассажира, а сзади откидывался багажничек, куда мог поместиться третий человек; вот журналисты и шутили: «Там будет сидеть теща с зонтиком, чтобы не промокли во время дождя», – «фордик»-то был открытый, без крыши…