– Фкуфнятина!

Болотник робко посматривал на меня, не решаясь взять блин.

– Ты ешь, ешь! Не стесняйся! – подбодрил я его. – Мыш, так чем ты всю ночь занимался?

– Ипато Покуяки – это древняя мышиная практика принятия Лисы, – задумчиво объяснил Мыш.

Видно было, что он полностью сосредоточен на своих мыслях.

– Чего? – удивился Сытин. – Принятия кого?

– Лисы, – повторил Мыш. – Для мышей Лиса – это символ мучительной и беспощадной смерти.

Домовой продолжал жадно чавкать, ни на кого не обращая внимания. Банник ел аккуратно, насаживая кусочки блина на вилку. Болотник, глядя на банника, старался ему подражать.

– Вот оно как! – хмыкнул я, откусывая второй блин. – А для человека лиса – символ тёплой и пушистой шапки.

– Не перебивай, Немой! – нахмурился Сытин. – Дай Мышу договорить. Терпеть не могу, когда чего-то не знаю!

Домовой с возмущением уставился на Сытина, а потом на меня.

– Князь не должен позволять себя одёргивать какому-то боярину! Что это за порядки? В приличных домах такого просто не может быть!

Банник дёрнул домового за мешок и что-то зашептал ему на ухо.

Я запихал в рот третий блин и заткнулся. Пусть песдят на здоровье – мне больше еды достанется!

– Попытки спастись от Лисы делают мышиную жизнь бессмысленной, – продолжал Мыш. – Зачем искать нору, делать припасы или заводить детей, если всё равно придёт Лиса и всё сожрёт?

– Действительно, – хмыкнул Сытин.

– Чтобы вернуть жизни смысл и существует практика Ипато Покуяки – практика принятия Лисы. Надо заранее внушить себе мысль, что Лиса неизбежна. Смело посмотреть ей в глаза и научиться жить, не обращая на неё внимания.

– Глубоко, – ухмыльнулся Сытин.

Болотник с уважением поглядывал то на Сытина, то на Мыша.

– Слушай, Мыш! – спросил я. – А тебе-то это зачем? До сих пор я не замечал, чтобы ты дрожал перед какой-то лисой.

– Это всё дети, – вздохнул Мыш. – Я тревожусь за них. Тревога не даёт мне жить счастливо.

– Хочешь ещё блина? – попытался я утешить друга.

– Спасибо, Немой! С удовольствием!

Наконец, я довольно вздохнул и отодвинул пустую тарелку.

– Ну, рассказывайте! Только по очереди!

Первым, разумеется, выступил домовой.

Он доел блин, облизал пальцы и с возмущением договорил:

– Князь! Требую управы на своих хозяев!

– Они тебя обижают?

Я недоверчиво хмыкнул.

– Ещё как! – утвердительно закивал домовой. – Лишают права на спокойную и счастливую старость!

– Это каким образом?

– Дом продают и съезжают! Вот каким!

– Ну, мало ли! Захотелось людям переехать. И ты поезжай с ними.

– Так они меня с собой не берут!

– О как! А почему?

– Говорят, что я их придирками замучил! – возмущенно пробасил домовой. – А я разве придираюсь?

Ну, вообще-то да, бля! Насколько я успел заметить.

– Я только хочу, чтобы в доме порядок был! Чтобы вещи на своих местах лежали. Чтобы люди себя, как положено, вели, а не как вздумается! А если каждый будет делать, что захочет – это что получится? Бардак!

– Из множества различных устремлений складывается течение жизни, – философски заметил Мыш.

– Чего? – домовой с подозрением уставился на Мыша.

Сытин застонал от смеха.

– Ну, если ты с прежними хозяевами не ладишь – так оставайся в доме, – примирительно сказал я. – Может, с новыми уживёшься?

– А новые хозяева меня брать не хотят! – завопил домовой. – Им старые наврали, что у меня характер склочный!

Михей покраснел от смеха, бросил вилку и выскочил из-за стола. Сытин хохотал, уже не скрываясь.

– Так от меня-то ты чего хочешь? – охреневая, спросил я домового.

– Чтобы ты запретил им дом продавать! Или пусть меня с собой возьмут! Или пусть новые хозяева жить оставят! Домовому без дома нельзя! Нет такого закона!