Пользуясь моментом, что есть ножницы, нитки и игла, обрезала и подшила рукава рубашки до нужной длины. Из обрезков скроила примитивные трусы. Два треугольника на завязках, ластовица. Шила я их не для ежедневного ношения, а на всякий ежемесячный случай. Возраст-то у тела такой, что, наверное, дня три в месяц придётся что-то как-то придумывать. Граждане, мир без одноразовых прокладок и тампонов это ужас!

А ещё обувь, вернее, её отсутствие стало большой проблемой. Обмотки протёрлись за два дня. Босой ходить так и не научилась. Любой камень, любую ветку или колючку чувствовала, как принцесса горошину. Обшарила выделенный нам с Пыхом угол на предмет чего-то, что может стать защитой для ног, но ничего не нашла, кроме валенка.

Одинокий, побитый молью, с истоптанной прохудившейся подошвой чёрный валенок грустно приткнулся за сундуком так, что в сумраке полутёмных сеней я его едва заметила. С молью расправилась сразу, увидев, сколько шерстяных вещей, которые я могла бы перешить на себя, сожрала колония ненасытных бабочек.

В поле за огородом сиреневыми головками качали кусты дикой лаванды. Разогретые на солнце эфирные масла растений заполняли округу потрясающим ароматом. Нарвав пахучий букет, я бросила его в недра сундука на пока ещё неосмотренные остатки тряпья, устроив вредителям газовую камеру.

Кручу, верчу, придумать хочу, мысленно подбадривала я себя, рассматривая остатки валенка. Голенище еще вполне себе крепкое. Если выкроить четыре овала по размеру стопы, сшить их попарно, а потом к ним пришить сапожок тряпичный из остатков обмотки выкроенный и усиленный лоскутиками, то, наверное, смогу даже какое-то время ходить в этом.

Сапожки не выкроились, но получилось пришить к толстой валяной подошве носок закрытый и лямку на пятку. Нечто похожее на сандалии получилось. Граждане, я так «лабутенам» не радовалась в своё время, как счастлива была этим уродливым самопальным чуням.

Натаскав полный двор камыша, принялась связывать грубой верёвкой длинные стебли в толстые пучки. Руки были заняты, а голова работала. На первое время мы с Пыхом устроены. А дальше что? Зимой в сенях не выживем, а в дом бабуля нас явно пускать не хочет. Причина такой таинственности меня не интересовала. Может, у неё там аппарат самогонный на печи или зелье, меняющее сознание, в котле булькает. Её дом – её порядки.

Пых, словно почуял мое грустное настроение, подлез под руку и ткнулся носом в колено.

«Что, малыш? Проголодался? Потерпи, скоро обедом кормить будут», – погладила я зверька по пушистой спинке.

Найдёныш вздохнул и прилег рядом, положив голову на ногу. Стараясь не потревожить его сон, я дотягивалась до камышин не дёргая ногой. Вязала, вязала, но тут кончилась верёвка. Осмотрелась, надеясь на то, что не заметила часть мотка, но, увы, поиски не увенчались успехом. Камыша ещё много, а верёвки нет.

– Идить снидать, – позвала баба Марыся, осматривая двор и ставя миску с горячей похлёбкой на перила крыльца. Рядом пристроила щедрый кусок хлеба и ложку. – Огирки и цибульку в огороде визьмешь.

Сказала и повернулась было в дом уйти, но я остановила её, призывно хлопая в ладоши.

– Шо трэба? – остановилась старуха на пороге.

Пришлось изображать пантомиму: потрясла последним коротким обрывком верёвки, осмотрела двор и растерянно развела руки. Потом потыкала пальцем в остатки камыша и на крышу курятника.

– Мотузка кончувалась? – поджала губы хозяйка, получив подтверждающий кивок, и посмотрела куда-то вдаль. – Подь сюды!

Подошла, отряхивая юбку от прилипших растительных волокон.