*Драккар – деревянный корабль древних скандинавов, длинный и узкий, с высоко поднятыми носом и кормой.

Анна потянулась было к чашке, но она пустой оказалась, а я так заслушалась, что забыла о гостеприимстве и этикете. Вскочила, чтобы на кухню сбегать, но царица остановила:

– Пустое. Недолго рассказывать осталось. – Собираясь с мыслями, оправила кружево на рукаве, серьгу яркую в ушке покрутила и, вздохнув, продолжила. – Хоть и осень пришла уже, но дни стояли тёплые, солнечные. Мне такое дивно и непривычно было. Дома-то уже и заморозки ночные в это время, и солнышко за тучами часто не видно, а тут днём на пригреве жарко. Вышли мы с нянюшкой на балкончик с рукоделием, тихо сидим. Слышим, внизу под нами бабы устроились с работой какой-то.  Руки заняты, а языки что помело. Вот и болтают всё, что на ум взбредёт. Тут я и услышала грустную историю о любви царевича Василия и юной травницы Беляны. Как встретились в лесу дремучем, как благословил их Ла́до любовью неизбывной, как решили они с того дня идти рука в руку до костра погребального. Да только где избушка травницы, а где палаты царские. Не рады были такой невестке отец с матерью Васины, отказали в благословлении родительском. Разобиделся царевич и ушёл за любимой. Жили у реки на берегу крутом, хоть и небогато, но в любви и радости. Сыночка родили через год. Жили-не тужили. Может, со временем сладилось бы, полюбили бы царь с царицей внука, кабы не беда страшная. Ссора ссорой, но от дел царевича никто не освобождал – командиром чародейского отряда он служил. А тут вести дошли, что набег большой степняки готовят – вот и отправился Василий ворогов воевать. Как он там сражался, рассказчица умолчала, но о том, как получил грамотку, в которой прописано было, что Беляна его с сыном в огне вместе с домом сгорели, поведала. И о том, что взъярился царевич от такого известия горького, и бросился на врагов в одиночку, и положил всех, но и сам упал бездыханным.  Тётка та умела душевно сказывать. После слов её рыдали все. И служанки, что работу внизу справляли, и мы с нянюшкой на балкончике своём. Но сказительница, видно, привыкла к такому, поэтому продолжила повествовать о том, как привезли царевича домой. Слабый – руки поднять не может, ноги не держат, но рвётся к избушке, где они с Беляной жили. Отвезли его туда в телеге, чтобы смог сам пепелище узреть, убедиться, что не обманывают его. Насилу целители чародейские выходили Василия. Долго лечили, а когда оправился немного, стал виновных искать. Не поверил, что молнией дом поразило. И нашёл ведь! Сильным он воем был, боялись его враги. Решили, что если не могут тело ранить, то душу ему порвать надо. Не скрывал царевич любви своей к Беляне и сыну, все знали, как дороги они ему. Этим и воспользовались злодеи. Подкупили девку, что помогала травнице по хозяйству, научили, что и как сделать. Вот в ночь на Ивана Купала и подожгла. Вроде как костров много, искру занесло, дом и вспыхнул. Да не учла дура, что чародеи могут и в шары свои посмотреть, и вода рядом речная, которая ничего не забывает, а чародеи водные с неё говорить могут. Всё увидели, всё тайное прознали. Кроме одного – куда сынок малолетний исчез.

Анна встала, чуть заметно потянулась, разминая спину, прошлась по салону, а потом вдруг спросила:

– Ты почему не сказала Ерофею, чей он сын?

Я встала. Хоть и нет особого пиетета у меня перед коронованными особами – не в то время и не в том мире моё сознание сформировалось, – но понимаю, что сидеть, когда царица стоя тебе вопрос задаёт, невместно.