Распахиваю двери. Змея на кровати лежит, а я даже по имени ее звать уже не могу, я просто… ненавижу.

Кукла писаная. Лялька голубоглазая, она бледная сейчас как стена. Губа разбита, в носу трубка, на скуле заметный синяк. Рядом капельница, поднос с едой. Неплохо устроилась, в отличие от Фари.

Глазищи свои дьявольские распахивает сильнее, как только видит меня, и я уже сам не верю в то, что совсем недавно обожал ее, своей считал.

Я, сука, сердце ей свое бы отдал, а она предала. По самому больному ударила, отравила меня, и, пожалуй, так, как ее, я еще никого в жизни не ненавидел.

Подхожу ближе, она дергается. В стену серую вжимается, еще сильнее бледнеет. Распахивает губы, мельтешить начинает, ухватившись рукой за одеяло. Что еще она мне нашепчет, какую еще песню запоет?

– На кого ты работаешь, сука?

Простой вопрос, а Воробей только ресницами хлопает. Дьявольская сучья ведьма, о нет, девочка, этот трюк уже не сработает.

Ее глаза в этот момент, боже, а они ведь и правда хамелеоны! Никакие не голубые – фиолетовые темные, практически черные сейчас.

Они мгновенно наполняются слезами, а я бешусь. Что плакать-то теперь, актриса недоделанная. Пусть вон с Моникой пойдет поплачет, которая без мужа осталась по ее вине. Или с Брандо, который родного брата лишился.

– Я в слезы твои не верю, тварь, так что не старайся. Кто твой заказчик, кто тебе платил, кому ты сдавала информацию? – гремлю рядом, и ноль просто реакции. Снова тишина, ни звука не говорит. Трясется как заяц, поглядывает на дверь через мое плечо.

Какая умница, жертва, блядь, страдалица.

– Не смотри на выход, сопля, тебе никто не поможет. Ты будешь отвечать на мои вопросы, не то, клянусь, я тебя по стене размажу.

Нет, я не ору, я ее предупреждаю. Ощущение такое, что внутри кипит кровь.

Говорит ли она что-то в ответ? Нет. Воробей просто смотрит на меня своими этими глазищами, хлопает мокрыми ресницами, и все. Ни единого звука, как будто онемела.

Бешусь, хватаю ее одеяло, сметаю на пол, а ведьма руку поднимает, зачем-то прикрывая голову.

Стискиваю зубы, когда вижу ее теперь без одеяла. Перебинтованное плечо, вся в этих капельницах, а я ведь любить ее мог. Я хотел, сука, ее любить, думал, не такая. Баран.

– Что ты молчишь, лярва, язык проглотила? Я задал вопрос: говори, кто тебя нанял, кто-о?!

Подхожу ближе, но Воробей не дает себя тронуть. Она тупо падает с кровати, сваливается с нее, выдергивает капельницу из руки и забивается в угол.

И воздух тяжелеет, давят стены, потолки. Я в страшном сне такого представить не мог, чтобы на девку руку поднять, но перед глазами то и дело Фари в гробу, и клянусь, я мечтаю задавить ее голыми руками прямо здесь.

Тишина давит на нервы, мы теряем драгоценное время, которого у меня нет, и в игрушки играть с ней я не собираюсь.

Вот что бывает, когда крысу прижмешь. Как лохов нас все время разводила, потешалась, а после танцевала на костях.

Не пожалела Фари, а ведь я должен был на его месте быть, это меня она хотела кончить.

Я не дам ей уйти, и она это прекрасно понимает. Я выбью из нее правду любым способом, и мы это оба тоже прекрасно знаем.

Достаю из кармана нож. Щелчок, и острое лезвие открывает нам новые горизонты. Воробей сильнее вжимается в стену и глухо дышит. Ее грудная клетка быстро вздымается, она держится за перебинтованное плечо. Смотрит на меня, распахнув сухие губы.

***

– Что здесь происходит? Даша!

Игорь. Приперся так не вовремя и сразу к этой кукле продажной подходит, осматривает всю. Только сейчас вижу, что у Воробья кровь потекла на руке от выдернутой капельницы. Я этого не заметил, у меня и так все красное перед глазами.