– Смотри-ка, рыбки вот только что резвились не так, как раньше!

Он захлопал в ладоши: браво! Как внимательно я наблюдаю за его любимицами!

Меня захлестнули такой страх и отчаяние, что я обратилась к рыбкам. Я не знала для них брахи, еврейского благословения, да и вообще не была уверена, что Бог существует. Но, с другой стороны, Он – ха-кадош барух ху – был моим надежным приятелем, и я сказала ему: “Ты должен принять эту браху такой, какой она у меня вышла. Раз ты не позволяешь мне иметь даже сидур, молитвенник, и какой-нибудь справочник, то не можешь требовать от меня языкового совершенства”.

Думаю, он был вполне разумен и понятлив. Моя импровизированная браха гласила: “Хвала тебе, Царь мира, боре ха-дагим, создатель рыб”. Мысленно я обратилась и непосредственно к рыбкам: “Моя жизнь в опасности, я совсем одна, всеми покинута. Вы невинные создания, как и я. Пожалуйста, немые рыбки, хоть вы замолвите за меня словечко, раз люди бросают меня в беде”.

Немного погодя Резиновый Директор произнес:

– Я должен сказать тебе кое-что, что мне говорить очень трудно, и буду краток.

Опустив голову, он со слезами на глазах объяснил, что вынужден меня разочаровать: он уже не способен ни на какое сексуальное общение. Я постаралась принять это нейтрально и дружелюбно. Но меня обуяло такое ликование и такое облегчение, что я не смогла усидеть на месте. Сбежала в туалет.

Это был самый возвышенный и самый возвышающий визит в туалет за всю мою жизнь. Я представила себе, разумеется в сокращенном виде, вечернее пятничное богослужение, на каких часто присутствовала в Старой синагоге. “Прошу вас, милые мальчики-хористы, пойте!” – думала я, вызывая в памяти их пение. Для того чтобы поблагодарить за спасение от смертельной опасности.

Не знаю, чем уж Галецки тогда болел на самом деле, но я считала его сифилитиком. Если бы мне пришлось делить с ним постель, моя жизнь оказалась бы под угрозой. Узнав, что до этого не дойдет, я испытала глубочайшее облегчение и чувствовала себя словно освобожденной. “Ха-Шем ли ве-ло ира – Господь со мной, и я не устрашусь”, – мысленно произнесла я, прежде чем вернуться к Галецкому.

Барак Резинового Директора стал бы для меня действительно идеальным укрытием, не будь этот человек таким жутким нацистом.

Родители были женаты уже одиннадцать лет, когда 4 апреля 1922 года родилась я, их первый и единственный ребенок. Поздняя беременность стала для обоих большим сюрпризом.

Херман и Бетти Ялович выросли в районе Берлин-Митте, но в совершенно разных условиях. Мой дед Бернхард Ялович торговал уцененными товарами на Альте-Шёнхаузерштрассе, был пьяницей, колотил жену. Когда он родился, его звали Элияху Меир Сакс. Но, бежав из России, он в 1870 году купил у некой вдовы из Кальбе документы на имя Яловича.

Его сыновьям удалось окончить школу, получить аттестат и поступить в университет. Наряду с изучением юриспруденции мой отец участвовал в сионистском спортивном движении. Считалось, что восточные евреи-переселенцы деградировали по причине скученности в гетто и однообразных занятий вроде торговли вразнос. Этот изъян искореняли в новом еврейско-национальном духе – обилием движения на свежем воздухе. И мой отец одно время работал ответственным редактором межрегиональной газеты “Юдише турнцайтунг”.

В спортивном обществе “Бар-Кохба” участвовала и моя мама Бетти. Ее отец был внуком знаменитого раввина Акивы Эгера и, стало быть, принадлежал к еврейской ученой знати. Такое происхождение позволило ему породниться с очень богатой русско-еврейской семьей Волковыских и вложить огромное приданое жены в создание крупной транспортно-экспедиционной фирмы на Александерплац.