Кстати, они и сами на радость мне устраивали время от времени состязания по рестлингу. Вот только действительно ли это были состязания по рестлингу? Трудно сказать. Разнообразия ради я узурпировал иногда кисти и краски и рисовал карикатуры на Стасю.

Исключительно на стенах. Стася платила мне той же монетой. Как-то я изобразил на дверях ее комнаты череп и кости. На следующий день над рисунком был подвешен разделочный нож.

А однажды Стася изобразила револьвер с перламутровой рукоятью.

– На всякий случай, – пояснила она.

Они уже стали обвинять меня в том, что я тайком пробираюсь в Стасину комнату и роюсь в ее вещах.

Как-то вечером, слоняясь в тоске по польской части Манхэттена, я от нечего делать зашел в какую-то бильярдную, где, к своему вящему удивлению, встретил Керли с его приятелем, таким же, как и он сам, любителем погонять шары. Забавный был юнец, этот его приятель, к тому же едва из тюрьмы. Жутко заводной и с фантазиями. Они напросились ко мне в гости, чтобы можно было спокойно посидеть и всласть наговориться.

В метро я Керли все уши прожужжал о Стасе. Он так реагировал, словно для него все это не внове.

– Надо что-то делать, – лаконично резюмировал он.

Его друг, похоже, был того же мнения.

Когда я включил в квартире свет, они аж отпрянули.

– Да она сумасшедшая! – воскликнул Керли.

Его приятель в притворном ужасе шарахался от Стасиных картин. Он глаз не мог от них оторвать.

– Где-то я их уже видел, – сказал он, намекая, вероятно, на тюремный «психинкубаторий».

– Где она спит? – спросил Керли.

Я показал им ее комнату. Там был полный кавардак: книги, белье, полотенца, объедки были разбросаны по всему полу и на неприбранной постели.

– У нее и впрямь не все дома, – сказал приятель Керли.

Между тем Керли приступил к досмотру. Он выдвигал ящик за ящиком, вытаскивал содержимое и потом запихивал обратно.

– Что ты все ищешь? – поинтересовался я.

Он посмотрел на меня и усмехнулся:

– Чтоб я знал!

Тут его взгляд упал на большой чемодан в углу, под бачком от унитаза.

– Что в нем?

Я пожал плечами.

– Ладно, сейчас узнаем.

Керли расстегнул ремни, но чемодан оказался заперт. Повернувшись к своему приятелю, он спросил:

– Где там у тебя отмычка? Ну-ка, займись! Нутром чую, здесь что-то есть.

Замки были вскрыты за считаные секунды. Керли с приятелем рывком откинули крышку. Первое, что бросилось нам в глаза, это небольшой металлический ларец – не иначе как шкатулка для драгоценностей. Тоже на замке. Пришлось снова поработать отмычкой. Ларец открыть было минутным делом.

В ворохе billets-doux[12] – от неизвестных друзей – мы обнаружили ту самую записку, которую якобы спустили в унитаз. Почерк, конечно же, Монин. Начиналась она словами: «Любовь моя, я в отчаянии…»

– Возьми-ка ее себе, – сказал Керли, – авось пригодится. – И с этими словами стал запихивать остальные письма обратно в ларец. Приятеля же попросил разобраться с замками, чтобы все выглядело как надо. – Проверь, чтобы у чемодана тоже замки работали, – добавил он. – Никто не должен ничего заподозрить.

Затем они с педантичностью рабочих сцены приступили к восстановлению в комнате первоначального беспорядка и быстро придали ей прежний вид, вплоть до расположения хлебных крошек. Правда, пришлось немного поспорить о том, какая книга на полу лежала открытой, а какая – закрытой.

Когда мы покидали комнату, юноша стал доказывать, что дверь была не захлопнута, а слегка приоткрыта.

– Ебать! – бросил Керли. – Этого обычно не помнят.

Заинтригованный таким наблюдением, я спросил:

– Откуда такая уверенность?