Я узнал все, что нужно, и решил пойти погулять. Когда вернулся, Моны дома не было.

– Куда она пошла? – спросил я, не столько из беспокойства, сколько из любопытства.

В ответ Стася недовольно фыркнула.

– Она что, разозлилась?

Все то же недовольное фырканье, потом ответ:

– Полагаю, да. Не волнуйся, она вернется.

В поведении Стаси все указывало на то, что втайне она довольна. Иначе вся бы уже испереживалась и отправилась на поиски Моны.

– Давай я сварю тебе кофе, – предложила она. Это уже что-то новенькое.

– Вари, – ответил я как можно любезнее.

Я сел за стол, повернувшись лицом к Стасе. Она решила выпить кофе стоя.

– Странная она женщина, правда? – начала Стася без лишних церемоний. – Что, в сущности, ты о ней знаешь? Ты хоть знаком с ее братьями, матерью, сестрой? Она утверждает, что сестра гораздо красивее. Думаешь, правда? Мона почему-то ее ненавидит. С чего бы вдруг? Наговорит о себе с три короба – и только больше раздразнит. Ей из всего нужно сделать тайну, обратил внимание?

Она на секунду замолкла, чтобы отхлебнуть кофе, и заговорила вновь:

– Нам с тобой есть о чем поговорить – было бы желание. Совместными усилиями мы, может, и сумеем свести все воедино.

Я хотел было уже ввернуть, что и пытаться не стоит, но Стася опередила:

– Полагаю, ты видел ее на сцене?

Я кивнул.

– Знаешь, почему я спросила? Потому что как актриса она меня не впечатляет. Равно как и писатель. У нее никогда не стыкуется одно с другим. Сплошь – фрагменты грандиозного вымысла, включая и ее самое. Единственное, что в ней реально, – это ее притворство. И еще – любовь к тебе.

Я аж подпрыгнул.

– Ты это что, серьезно?

– Серьезно?! – воскликнула она. – Да если бы не ты, существование потеряло бы для нее всякий смысл. Ты – ее жизнь…

– А как же с тобой? Какое место занимаешь ты?

Стася загадочно улыбнулась.

– Я? Я лишь частица того иллюзорного мира, который она вокруг себя создает. А может, зеркало, в котором ей время от времени удается мельком поймать отражение ее истинного «я». Искаженное, разумеется.

Тут Стася сделала крутой вираж и вторглась в более интимные сферы.

– Почему ты не положишь конец ее эскападам с вытряхиванием «денежных мешков»? Кому это нужно! Причем она делает это с таким энтузиазмом – смотреть противно. Зачем ей это – ума не приложу. Дело не в деньгах. Деньги – лишь предлог. Словно она лезет к этим толстосумам, просто чтобы возбудить к себе интерес. А стоит кому-то всерьез ею увлечься, и она тут же начинает над ним издеваться. Даже бедняге Рикардо досталось – а ведь ужом перед ней вился… Надо что-то делать. Больше так продолжаться не может… Вот если бы ты работал, – продолжала она, – ей не надо было бы таскаться вечерами в это жуткое заведение и выслушивать пошлости от всякого хамья. Так и липнут! Что тебя удерживает? Боишься, как бы она, сидя дома, с тоски не зачахла? Или, может, считаешь, это я сбиваю ее с пути? Думаешь, мне такая жизнь нравится? Ладно, как бы ты ко мне ни относился, можешь быть уверен, что моей вины тут нет.

Она замолкла.

– Что ты молчишь? Скажи что-нибудь!

Только я разинул пасть, а Мона тут как тут – с букетиком фиалок. В знак примирения.

Вскоре воцарилась атмосфера такого покоя и согласия, будто обе они были слегка не в себе. Мона взялась за штопку, Стася – за кисть. Я воспринимал это как сценический этюд.

Стася одним махом набросала на противоположной стене мой вполне узнаваемый портрет. Она изобразила меня китайским мандарином, облаченным в синий китайский халат, подчеркивающий строгое, как у мудреца, выражение лица, которое, очевидно, в тот момент я на себя напустил.