Я смутно помнила, что отец запрещал держать в доме живность. Впрочем, необходимости в запрете не было: даже тайно принесенное сестрами зверье сбегало, едва появлялась возможность. Один лишь баран Гошка прижился, стал отцовской гордостью, любимцем семьи и обладателем паскудного характера. Все время норовил меня боднуть пониже спины или ноги оттоптать. Но если он остался, значит, рыжий…

– Ты не прав!

– Хочешь сказать, что к тебе ластился не только треклятый лемур?

– Его зовут Гирби!

– Звали, и он оказался скифом, – жестко отрезал многоликий, нависая надо мной. – И что ты скажешь в свое оправдание теперь?

– Ничего, – произнесла по слогам, – а ты лжешь.

– Не веришь. – Он как-то нехорошо улыбнулся, внимательно разглядывая мое лицо.

– Нет.

– А хочешь, докажу обратное?

– Нет. – Я отступила назад, почти вжимаясь в перила.

– А придется, – ответили мне. – Здесь и сейчас. Знаешь ли, ты нынче в команде, поэтому должна научиться думать, а не на каждом шагу подставлять.

Упрек был незаслуженным и обидным, о чем я и заявила, мотивировав это тройкой мастеровитых должников.

– Для этого не нужно было записываться! Следовало приказать. Они дали клятву. Дали клятву на крови, родовую… Им никуда не деться, слышишь, ты?!

– Слышу и не понимаю, за что ты так взъелся на меня. Все равно получается, что я по дурости подставила только тебя.

– Команду! – взревел метаморф. – Команду! Раньше у них Граф был слабое звено, теперь – ты.

– И что?

– Таррах! – Моей непонятливостью он был удивлен, вернее, даже шокирован. Отступил на шаг, ругнулся и, сжав кулаки, прошипел: – А то, что Граф при всей своей дурости не сдохнет, у него лишние жизни есть! А ты…

Карий взгляд прожигал, энергия, исходящая от Гера, опаляла, наводя животный ужас. И отступить страшно – загрызет, и стоять невыносимо, потому что не только энергетика, но и каждое его обвинительное слово отдавало болью. И не понять, то ли это его переживания, то ли мои. А может, все вместе?

– Чтобы спасти твою шкуру, они будут подставляться под ядовитые иглы, удары и укусы, направленные на тебя, а все потому, что ты, маленькая человечка, не бессмертна!

– Я не…

– Не думала? Не хотела? Не знала? – Кажется, я заторможенно кивнула, и он, хищно оскалившись, произнес с предвкушением: – А теперь еще и не веришь мне…

– Я не настолько беспомощна!

– Не веришь, – изрек рыжий с ощутимым наслаждением, перекатывая эти два слова на языке. – Что ж, идем, покажешь, что умеешь. Заодно и выясним, насколько ты беспомощна. – Он схватил меня за руку и потащил за собой в глубь парка, туда, где ухоженные дорожки превращаются в нехоженые тропинки, не пробивается солнечный луч, темень сгущается с каждым шагом, а птичьи голоса затихают в кронах черных деревьев. Многоликий уверенно тянул меня на полигон под красным кодом – опасно, но не смертельно. Правда, это самое «но» распространяется на меняющих ипостась, а не на меня.

– Гер, пусти! Гер, не надо показательных выступлений… Ты можешь все нормальным языком объяснить.

– Уже не могу, боюсь в запале тебе шею свернуть, – бросил разведчик через плечо, выводя меня к речной заводи со странным шевелением в редких волнах. Остановился, посмотрел внимательно на берег, на темный лес, затихший сзади, затем на реку и улыбнулся, переводя взгляд с воды на меня. – Пираньи, познакомьтесь, это Сумеречная. Сумеречная, это пираньи. Думаю, ради нашего эксперимента ты не откажешься немного поплавать с ними.

Сердце зашлось в испуге.

– С ума сошел?! Я не полезу в воду!

– Еще нет, но скоро, – ответил он неизвестно на какое из моих утверждений. Скинул рубашку и жилет, повел широкими плечами и посерьезнел. – Итак, приступим к твоему обучению, развитию доверия и вправлению мозгов. Сейчас я буду нападать, а ты отбиваться. Сможешь дать отпор – с пираньями плаваю я, не сможешь…