– Ты чего приуныл?

– Да так!

– Чего же ты не ешь?

– Да вот, как подумаешь… И к чему мы живем, дасперж всякий едим?

– Гм… И отчего это от реки всегда тухлым яйцом пахнет?

Погас на сонно-побледневшем кустарнике яркий квадрат. Ветви сплелись теснее и ближе слились с вечернею мглою.

Замолк счастливый молодой голосе, певший о счастье.

Тихо все предлунным затишьем.

Мы ждем.

Вот шорох на ступенях.

Белеет зыбкая тень.

– Это ты, мой июнь? Ты, певший о счастье? Ты, самое яркое землецветение?

Это – июнь…

– Почему записано десять рюмок водки, когда я выпил только девять? Это с-свинство! Это знаете как называется? Это называется неделикатный грабеж. Вот как! Можете передать кому хотите!

– Изво-озчик! Изво-озчик! Спят, канальи! На Коломенскую, тридцать пять копеек. Что-о? А в участок хочешь?

«Плачь! Плачь! Не таи р-рыданья!» – шлют вдогонку скрипки.

И вдруг опечаленный вопль с реки:

И, не успев замереть, перебивается новым воплем, еще более резким, отчаянным и горьким:

Но это ничего. Эго просто веселятся догуливающие свой отдых мастеровые.

Нужно же им повеселиться.

Ведь теперь июнь! Самое яркое землецветение!

Июнь!

1912

В Монако вспыхнула революция, подавленная французскими жандармами.

Из газет

Страшные дни пережило несчастное государство Монако. Там, где до сих пор лилось только золото, кровь лилась рекой.

Ну, положим, не рекой, да даже и не лилась вовсе. Но, конечно, не в этом дело.

Во всяком случае, Монте-Карло пережило страшные дни.

Революция приняла сразу грандиозные размеры.

Главный министр, он же главный крупье, вбежал к своему государю в шесть часов утра и огласил весь дворец диким воплем:

– Rien ne va plus!

И стены сотряслись.

Герцог Монте-Карлийский спокойно выслушал ужасное известие, только брови его слегка побледнели.

И сыновья его – наследный герцог Рулетский и князь Трант-э-Карантский[18] – стойко перенесли удар и выразили готовность сражаться за идею до последнего волоса.

Но и подданные Монако тоже выразили полную боевую готовность и выставили свои требования.

– Rien ne va plus! – сказал первый крупье государства. – Они требуют конституцию.

– Конституцию? – переспросил герцог. – Но ведь это очень абстрактно! Это – zéro[19]. А zéro всегда наше. Чего же вы волнуетесь?

Но первый крупье государства мрачно взмахнул лопаточкой и ответил:

– Они хотят особую конституцию. Они хотят разделить с нами не только хлопоты по управлению государством, но и доходы от игорного дома.

– Хотел бы я не понять! – воскликнул герцог и упал в обморок, поддерживаемый своими сыновьями – наследным герцогом Рулетским и князем Трант-э-Карантским.

– Они восстали, – продолжал первый крупье, привыкший к обморокам и самоубийствам. – Они восстали и делают революцию.

– Революцию? – спросил герцог из глубины своего обморока. – Это что же такое?

– Они все играют на «rouge»[20], – старался быть понятным крупье.

– О! – стонал герцог.

– О-о! – стонали его сыновья.

– И если вы не примете мер, – продолжал первый крупье, – они вас свергнут с престола.

– С престола? – удивился герцог. – Это что же такое – престол?

– Они вас сорвут! Поняли? Сорвут!

– Подлецы! – стонал герцог.

– И будут сами управлять всеми столами игорного зала, – жестоко отчеканил крупье.

И герцог очнулся.

– Я ставлю на «noir»![21] – мужественно воскликнул он и послал за французскими жандармами.

А на улицах Монте-Карло шла между тем революция.

Производить ее было очень трудно, так как приходилось все время держаться левой стороны улицы. Правая принадлежала Франции.