– Есть кое-что еще, о чем вам следует знать, сэр, – произнес я.

– О чем мне надо знать, Сэм? – устало посмотрел он на меня.

– Принц получил несколько писем, которые, по-видимому, встревожили его. Именно поэтому он хотел сегодня встретиться с сержантом Банерджи.

Комиссар мгновенно помрачнел.

– Вы видели эти письма?

– Нет, сэр. Но принц сообщил нам, что эти письма лежат в его номере в «Гранд-отеле».

– Тогда стоит отправиться туда и забрать их, верно?

– Я собирался этим заняться сразу же после беседы с вами, сэр.

– Что еще вы намерены сделать, капитан?

– Допросить человека по имени Даве – адъютанта принца, дивана Самбалпура. Кажется, между ним и принцем имелась какая-то напряженность. И еще я хочу, чтобы составили и напечатали в завтрашних газетах портрет нападавшего. Если он все еще в городе, возможно, кто-нибудь сумеет его опознать.

Таггерт помолчал, затем решительно указал на дверь:

– Отлично. Так чего вы ждете?

В противоположном конце коридора находилась комната, откуда, по слухам, открывался лучший вид на город. Изначально там планировали устроить кабинет начальства, но по причине отличного освещения комнату отдали гражданскому художнику-криминалисту, служившему в полицейском департаменте, коротышке-шотландцу по имени Уилсон.

Я постучался и вошел в его владения: панорамное окно, стены увешаны карандашными набросками, большая часть – портреты, в основном мужчин и в основном туземцев. В центре комнаты за наклонным столом сидел Уилсон. Седеющий человек с задиристым характером терьера и страстью к пиву и Библии, истово отдающийся по воскресеньям последней, а прочие вечера посвящая первому. На самом деле именно сочетание этих страстей привело его в Калькутту. После пары-тройки кружек он с радостью поведает вам историю своей жизни – как в юности из честолюбия решил выпить в кабаке «Бон Аккорд» в Глазго строй кружек, поставленных в ряд от одного конца барной стойки до другого, и в результате попал в больницу. А в больнице обрел Бога, и Бог (полагаю, Всевышний так пошутил) велел ему отправляться миссионером в Калькутту, для чего он совершенно не годился, ибо его драчливый характер никак не сочетался с миссионерским духом. В итоге Уилсон расплевался с собратьями и каким-то образом заделался художником в Бенгальской полиции.

– Нечасто встретишь вас здесь, капитан Уиндем, – усмехнулся он, вставая. – И его верный сержант Банерджи! Какой приятный сюрприз. Пришли полюбоваться видом?

– Нам нужен хороший художник, – отозвался я. – Нет такого на примете?

– Угу, очень смешно. Ну, рассказывайте, чего вам надо.

– Нам нужно набросать портрет индийского парня, и очень срочно.

– Вам повезло. Индийские парни – мой конек. А что он натворил, кстати?

– Застрелил принца, – сказал Несокрушим.

– Ого, это серьезно, – важно кивнул Уилсон. – Итак, где ваш свидетель?

– Ты на них смотришь.

Художник недоуменно приподнял бровь, а потом расхохотался:

– Вы двое? Вы были рядом, когда грохнули большую шишку?

Я кивнул.

– И позволили стрелявшему смыться? Ничего себе, Уиндем, несколько беспечное поведение, нет? И что сказал по этому поводу Таггерт?

– Он отнесся философски.

– О да, держу пари, так оно и было. Уверен, он нашел для вас подходящие философские слова. Он, когда зол, бранится, как портовый грузчик.

– А ты откуда знаешь?

– Его кабинет дальше по коридору, дружище. Я слышу! И ты еще называешь себя детективом, парень? Удивляюсь, как он не отправил вас двоих в постовые, проверять лицензии у рикша-валла. Ладно, давайте уже описывайте своего мужика. Если вам двоим нечем заняться, то у меня полно дел.