Принц был, возможно, другом Энни – это вовсе не то, что мне хотелось услышать.
– Ты ведь знаешь, я не могу тебе ничего рассказать.
– Можешь хотя бы сказать, когда будут похороны.
– Зачем?
– Потому что я хочу присутствовать.
Я покачал головой.
– Похороны будут не в Калькутте. Знаю лишь, что тело должны вернуть в Самбалпур как можно скорее.
Она не стала задерживаться. Допила свой виски и ушла, чмокнув меня в щеку на прощанье. Я закрыл за ней дверь и медленно выдохнул.
Пять
Ночью я ворочался без сна, меня лихорадило.
В голове все плыло в мутном тумане. Глаза слезились, из носа текло, но хуже всего постоянная пульсация в висках, нескончаемая барабанная дробь боли.
Сторонний наблюдатель решил бы, что я слег с простудой, но посвященный сразу догадался бы, в чем дело. Это были первые симптомы опиумной абстиненции.
Следует уточнить: у меня нет зависимости, попросту говоря, я не опиумный наркоман. В самом этом слове слышно злобное осуждение, и я никогда не примерял его на себя. Я употребляю в сугубо медицинских целях.
Говорят, к опиуму, если соблюдать умеренность, трудно привыкнуть. Именно по этой причине я после войны остановил свой выбор на нем. И когда у меня впервые случилась ломка, я был потрясен. Справедливости ради, примерно за неделю симптомы утихли, голова прояснилась, и я смог вернуться к нормальной жизни. По этой причине, несмотря на неприятные последствия, я счел свое состояние управляемым.
Я лежал и заставлял себя сосредоточиться. Проигрывал мысленно убийство Адира. Разбирал на части, препарировал. Изучал. Мог ли я или должен был что-то сделать иначе? Я ворочался с боку на бок, но сон не приходил. Я встал, натянул рубашку и направился к выходу. В темноте гостиной сидел Несокрушим. Он наверняка тоже прокручивал в голове это убийство.
– Пойду прогуляюсь, – сказал я.
Он виновато посмотрел на меня, но промолчал. Не то чтобы он был не в курсе моей ситуации – надо быть совсем уж бестолковым полицейским, чтобы целый год прожить бок о бок с человеком и не понять, что его пристрастие к полуночным прогулкам объясняется вовсе не любовью к физическим упражнениям, – но мы никогда не говорили об этом.
Чайнатаун Калькутты назывался Тангра: крысиное гнездо грязных улочек и переулков к югу от Белого города. Трущобы убогих лачуг, бараков и ветхих мастерских, скрывающихся за высокими стенами и металлическими воротами, утыканными поверху острыми шипами. Днем здесь смотреть было не на что, еще один обшарпанный пригород, от прочих цветных районов отличающийся только тем, что большинство кучковавшихся здесь были китайцами. Зато по ночам Тангра преображалась: рой притонов, уличных забегаловок, игорных домов и опиумных курилен. Короче, здесь можно было найти все, что делает сносной жизнь в изнемогающем от жары, душном, грязном мегаполисе, населенном миллионами людей.
Я велел таксисту остановиться около заколоченного досками магазина, протянул ему несколько скомканных банкнот. Перепрыгнув открытую сточную канаву, зашагал по еле освещенному переулку, пустому, если не считать стайки бродячих собак и куч гнилья, вонявшего хуже, чем выгребная яма.
Впереди открылась дверь, пролив луч маслянисто-желтого света на заваленную мусором гулли[19]. В дверной проем вывалилась мужская фигура и побрела прочь, пошатываясь и не оглядываясь. Дверь захлопнулась, и переулок вновь погрузился в темноту. Я пошел дальше, к другой двери, что в сотне ярдов отсюда.
Постучал дважды, подождал. Приоткрылась щель, ровно настолько, чтобы на гостя можно было глянуть одним глазом.