– Да, это я… – растерянно отозвалась я, даже не пытаясь вернуть себе самообладание. На такой подвиг я была сейчас неспособна.

– Хорошо, что номер не поменяла, не хотелось бы тебя искать, – проворчала она как ни в чем не бывало. А я даже не удивилась, что тон преподавательницы звучит обвинительно, вместо желанного заискивающего. – Здравствуй, Таисия.

– Здравствуйте, Татьяна Георгиевна, честно говоря...

– Знаю, знаю, что хочешь сказать. Удивлена, что я звоню тебе.

– Да, это очень неожиданно, – решила я не лукавить.

Но спросить, что ей нужно, показалось невежливым, поэтому я просто молчала, уступая право вести разговор собеседнице.

– Скоро отчетный концерт, душечка. Почему я тебя не наблюдаю на занятиях?

Душечка?.. Отчетный концерт! Как собака Павлова, я среагировала на эти слова бешеным ускорением пульса и мысленным проигрыванием…

А проигрыванием чего? Я даже не знаю учебную программу!

– Э-э-э…

Способность говорить пропала, я на несколько секунд просто отключилась.

– Таисия, ты здесь? – сухо, а вовсе не обеспокоенно проговорила всё больше удивляющая меня женщина по ту сторону трубки.

Может быть, я сплю? Точно нет, никакое воображение не нарисовало бы подобный выверт судьбы. Это происходит на самом деле – мне звонит моя любимая бывшая преподавательница, которая поставила меня в черный список и отказывалась иметь хоть какое-то дело с опозоренной ученицей.

Теперь же она ни с того ни с сего беспокоится, что я отсутствую на занятиях в консерватории, к исключению из которой она приложила руку.

Не подумала защитить меня, не уговорила не забирать документы. А ведь могла бы, раз уж я так талантлива, как она всегда говорила.

Да что там. Она даже не поинтересовалась, что на самом деле произошло. Ее не волнует, что я в другой стране начала новую жизнь, она что-то там себе придумала и пытается сделать вид, что ничего не случилось, что я больше не персона нон грата.

– Я думала, что мне не рады в стенах консерватории, – ответила я, пытаясь, чтобы мой голос не звучал жалобно. Хотелось держаться хладнокровно и не позволять обидевшей меня женщине заприметить хоть крупицу слабости.

Она не должна чувствовать себя благодетельницей, протянувшей руку помощи несчастной, отвергнутой всеми ученице.

– Глупости! – фыркнула она с присущей ей интонацией превосходства надо всем миром. – Ничего не знаю. Возьми справку по болезни для деканата и возвращайся на учебу. Не выступишь на концерте, можешь забыть мое имя!

И отключилась, отсекая любые мои возражения. Не успев даже возмутиться, поспорить, что-то уточнить, я тупо смотрела на погаснувший экран мобильного.

Привычная угроза прямо-таки взбесила. Она оставила последнее слово за собой, не дала что-то спросить, намекнуть на то, что неплохо бы извиниться… Запыхтев от злости, я сжимала и разжимала ладонь, будто в руке был не телефон, а эспандер для тренировки мышц.

– Кто звонил? – спросила мама, но не успела я ответить, как в кухню ворвался Николай Дмитриевич, закрутив нас с мамой в подобии смерча.

Он пронесся по кухне, поцеловал нас в щеки, подхватил кусок еды там, кусок сям, открыл холодильник, достал припрятанную бутылку исконного русского успокоительного, налил стопку и залпом ее в себя опрокинул.

После чего занюхал куском итальянской чиабатты, возмущенно поморщился, как всегда делал, так как это не обычная русская буханка хлеба, и вгляделся в наши напряженные лица.

– Что за шум, а драки нет? – спросил явно без желания слышать ответ. Водка в обед и расхристанный внешний вид намекали, что у него свои проблемы. Темные с проседью волосы были взлохмачены, на лбу блестели бисеринки пота, старый заношенный спортивный костюм и тот вселял уверенность, что его хозяин пребывает во взвинченном состоянии.