– А чего Тарапунька? – переспросил Богдаша, – помер он, в прошлом году и помер. А один Штепсель двоих конечно не заменит. А Ротару больше в Москве живёт, хотя у неё есть квартира и в Киеве, на Крещатике.
– А что, каштаны на Крещатике по-прежнему цветут?
– Куда ж они денутся. Только это не те каштаны, которые есть можно – там специальные сорта выращивают в питомниках.
– А киевские торты всё ещё продают?
– Да, только очередь надо занимать с утра… мне, если честно, они не очень нравятся, слишком сладкие, – на этом Богдаша и закруглил вечер расспросов и воспоминаний.
Хвынтокрыл
А на следующий день мы опять продолжили свои бесконечные поездки в Халактырку, без киевлян, у них своя какая-то программа была, один только раз с нами съездил Богдаша. Вертолёты, стоявшие на поле, он сразу же обозвал по-своему хвынтокрылами, нам это название очень понравилось. Хвынтокрылы по-прежнему так и стояли, уныло уронив лопасти, и нас они никуда везти не хотели. С понедельника по среду включительно не хотели, а в четверг что-то тяжёлое, видимо, сдохло в лесу, потому что сразу же по приезду, время где-то около полудня было, из диспетчерской выбежал взволнованный Петрович и заорал, что МИ-8 ждёт не дождётся наших грузов, погнали загружать.
Выкатили тележку с родными ЭВМ, упакованными в деревянные ящики, быстро погрузили их в железную машину, влезло почти всё, но тут подошёл суровый пилот и высказался в том смысле, что кроме ящиков он больше никого взять не может, максимум только одного сопровождающего, чтобы перегруза не случилось. А это значит что? Правильно, что нам надо посчитаться и определить того самого одного сопровождающего.
– Ну чего, орлы? – спросил Петрович, – кто сегодня желает полетать?
Орлы хлопали глазами и лететь не рвались. Тогда я потянул одеяло на себя.
– Я могу, Евгений Петрович. Всю жизнь мечтал на такой машинке прокатиться.
– Возражений ни у кого нету? – спросил Петрович, строго оглядев строй.
Никто возражать не стал.
– Ну тогда залезай и с богом, – и он не по-советски как-то перекрестил меня, – а мы уже следующим рейсом подвалим, подготовь там для нас площадку.
И я залез в нутро громыхающего чуда о четырёх лопастях, перед тем, как второй пилот за мной люк задраил наглухо, ещё и ручкой сделал остающимся товарищам, идиот… Почему идиот, спросите вы? А потому что не знал, что мне предстоит в ближайшем и не очень ближайшем будущем, вот почему.
Внутри, естественно, всё гремело, ревело и вибрировало, с чем бы сравнить-то… ну вот видели наверно, как строители сваи заколачивают, а всё вокруг в радиусе сотни метров подпрыгивает – примерно как-то так, только частоту забивания свай надо на десять умножить. Соседей слышно вообще не было, второй пилот, чтобы я что-то расслышал, наклонялся мне прямо к уху и орал туда дурным голосом – да если честно, то и говорить-то нам особо не чем было, он мне крикнул, чтоб я за ящиками следил, когда болтанка начнётся. Из чего я заключил, что болтанка будет обязательно.
Она и началась сразу почти после взлёта, мало, значит, мне было рёва моторов и вибрации бормашины, так ещё и качели вверх-вниз добавились. Ну ничего, Антоша, подбодрял я себя, всё ведь на этом свете когда-то заканчивается, долетим и мы в конце концов до этой грёбаной Ольховой бухты. В промежутках между контролем расползающихся ящиков посматривал в иллюминаторы вниз – летели мы строго над морем, сначала по Аваче (и точно, огроменная бухта-то выходит, насколько я помнил, вторая по величине в мире после Сиднейской кажется), потом мимо широко известных Трёх Братьев (ну это три скалы такие у выхода в открытый океан, по легенде они когда-то защитили Питер от цунами и от этого окаменели), а далее вдоль береговой полосы. Никаких таких страшных перевалов, нелётной погодой над которыми нас кормили последние полторы недели, не заметил.