– Бьет он меня, – выдавил из себя Витя.

– И вчера бил? – с надеждой поинтересовалась старшая медсестра, стол которой располагался тут же.

– И вчера, – прошипел Витя. По щеке стекла крупная слеза и, разбившись возле уголка рта на два ручейка, упала на пол.

– Показывай тогда синяки. – Встав из-за стола, старшая медсестра приготовила зрение, сощурив глаза, к осмотру.

– Он меня без синяков бьет, – шепотом сообщил Витя.

– Без синяков, значит? Врешь ты все. Никто тебя не бьет. Ты это придумываешь, чтобы из дома сбегать. А когда тебя сотрудники полиции вылавливают, ты тут же на отца наговариваешь. Брехло ты. И правильно, что отец тебя сюда сдал. Ты же среди нормальных людей жить не можешь. А значит, будешь здесь жить. – Негодование переполняло заведующую. – Хватит ныть! Пошли обратно в изолятор. – И, взяв за рукав свитера, потащила Витю по коридору.

– А вы меня опять закроете? – уже без надежды, но с тоской в голосе спросил Витя, послушно волочась в указанном направлении.

– Конечно, закрою, – торжественно объявила заведующая, – а вдруг ты и отсюда надумаешь удрать? Мне потом по всему городу за тобой мотаться и отписки писать, почему мы не досмотрели за таким прекрасным мальчиком Витюшей. Нет уж! Сиди здесь под замком, и думай, как у отца прощение выпросить, чтобы он тебя домой забрал.

– Я домой не вернусь, – сказал Витя под звук щелканья замка.

Изолятор представлял собой две смежные комнаты очень небольшого размера с одним окном и туалетом, совмещенным с душем. Две железные кровати, модели которых популярны в психиатрических лечебницах, стояли в комнате с окном, одна в проходной комнате напротив туалета. Был один стол и один стул. Стены были закрашены непонятного цвета краской, слегка облупившейся возле изголовий кроватей от нервного ковыряния ноготками вновь прибывших детей долгими, страшными ночами. Изолятор больше напоминал чистилище после прежней, домашней жизни, перед переходом в иной мир. Мир без родителей, любви и домашнего уюта. Мир каждодневного унижения и выживания.

Пролежав, отвернувшись к стенке на не расстеленной кровати до обеда, Витя еще больше утвердился в своем решении не возвращаться к отцу. Но и здесь жить не вариант. Оставалась еще тетка, правда не родная. Но она тоже в последнее время стала к нему очень холодно относиться.

Инна Михайловна Конорейкина, красивая высокая девушка двадцати трех лет, прожила большую часть своей несовершеннолетней жизни в приемной семье, и, как никто другой, понимала ценность теплых, дружеских отношений между взрослыми и детьми. И вполне естественно, что после окончания школы направление получения ею высшего образования определилось психологией. Вырвавшись из опекунской семьи в небольшую однокомнатную квартирку, Инна, поступив и успешно окончив местный педагогический институт, решила всецело посвятить себя помощи таким, как она, – брошенным и одиноким. А где еще можно найти применение своим порывам, как не в детском доме. С горячим сердцем и кучей идей по улучшению жизни несчастных и обездоленных, Инна, после телефонного звонка о наличии свободной вакансии психолога, направилась в описанный детский дом. Окинув нового сотрудника быстрым, всепроникающим взглядом, директор отправила Инну в отдел кадров для оформления документов. Написав заявление, подписав у директора, сбегав через весь этаж в бухгалтерию для снятия копий с документов, и сдав копии в отдел кадров, Инна, окрыленная столь удачной возможностью реализовать себя, отправилась знакомиться со своей непосредственной начальницей.