Всякий день после уроков дети приходили и играли с Великаном. Но маленький мальчик, которого полюбил Великан, больше не показывался. Великан был очень добр ко всем детям, но тосковал о первом своем маленьком друге и часто о нем говорил.

– Как бы я хотел вновь увидеть его! – восклицал он.

Прошли годы, Великан состарился и одряхлел. Он больше не мог играть, а потому сидел в огромном кресле и смотрел, как играют дети, и любовался своим садом.

– Много прекрасных цветов у меня в саду, – говорил он, – но дети – прекраснейшие цветы из всех.

Как-то зимним утром, одеваясь, Великан выглянул в окно. Зима больше не расстраивала его, ибо Великан знал, что Весна просто уснула, а цветы отдыхают.

Внезапно он в изумлении протер глаза и вгляделся пристальнее. Весьма поразительная картина предстала его взору. В дальнем углу сада стояло дерево, сплошь покрытое чудесными белыми цветами. Ветви дерева были из золота, и серебряные плоды висели на них, а под деревом стоял маленький мальчик, которого любил Великан.

Вниз по лестнице помчался Великан и выбежал в сад, обуянный радостью. Он бежал по траве, он спешил к мальчику. Но когда Великан приблизился, лицо его покраснело от гнева, и молвил он:

– Кто посмел обидеть тебя? – Ибо на ладонях ребенка зияли отпечатки двух гвоздей, и отпечатки двух гвоздей виднелись на крошечных ступнях. – Кто посмел обидеть тебя? – вскричал Великан. – Скажи мне, я возьму огромный свой меч и уничтожу обидчика.

– Нет, – молвило дитя, – ибо сие есть раны Любви.

– Кто ты? – спросил Великан, и чудный трепет объял его, и рухнул Великан на колени пред ребенком.

И улыбнулось дитя Великану, и сказало:

– Однажды ты пустил меня поиграть в твоем саду, сегодня же отправишься в мой сад, что зовется Раем.

И когда дети прибежали после уроков, нашли они Великана – тот лежал мертвый под деревом, сплошь покрытым белыми цветами.

Однажды утром старый Нутрий высунул голову из норы. Глаза у Нутрия блестели, подобно бусинам, и торчали жесткие серые усы, а хвост его походил на длинный обрывок черного каучука. В пруду плавали Утята, один в один похожие на стайку желтых канареек, а их мама, ослепительно-белая и с красными лапами, обучала их стоять в воде на голове.

– Вас никогда не допустят в высшее общество, если вы не научитесь стоять на голове, – твердила она; время от времени она показывала им, как это полагается делать. Но утята не обращали на нее внимания. Они были очень юны и не знали, что вообще хорошего в этом самом обществе.

– Вот непокорные дети! – вскричал Нутрий. – Они поистине заслуживают утопления.

– Ничего подобного, – отвечала Утка. – Всяк должен с чего-то начинать, а родителям подобает являть безмерное терпение.

– Ах! В родительских чувствах я не смыслю ни грана, – сказал Нутрий. – Сам-то я человек не семейный. Говоря по чести, я никогда не был женат и никогда не собирался. Любовь – это, конечно, по-своему распрекрасно, однако дружба несравненно выше. Воистину, я полагаю, ничто в мире не сравнится в благородстве и исключительности с верною дружбой.

– Ответь, умоляю: каков же, по-твоему, долг верного друга? – осведомился зеленый Вьюрок, что сидел неподалеку на иве и подслушал их разговор.

– Да, я как раз хотела спросить, – сказала Утка; затем она отплыла к берегу пруда и встала на голову, дабы подать своим детям хороший пример.

– Что за глупый вопрос! – вскричал Нутрий. – Я, разумеется, ожидаю от верного друга, что он будет мне верен.

– А чем ты одаришь его взамен? – спросил Вьюрок, качаясь на серебристой ветке и трепеща крылышками.