Тео должна была вернуться домой.

Осознание абсолютной, категорической невозможности возвращения скручивало комком в груди что-то нематериальное, но чудовищно болезненное. Тео чувствовала, как это нечто сжимается в тяжкий угловатый камень, давит на ребра и диафрагму, заставляет желудок спастически сжиматься.

Тео останется здесь навечно. До самой смерти. Она всегда будет играть чью-то роль, всегда будет жить чужую жизнь. И никогда ничего не добьется. Потолком успеха для Тео станет убедительная легенда, максимальным уровнем профессионализма — примитивные заговоры от куриной чахотки.

И она никогда не увидит маму. Да, отношения были дерьмовые, и забирали они больше, чем давали. Но все-таки… Все-таки мама была единственным человеком, который заботился о Тео. И заботился безо всякой для себя корысти. Мама не ждала от маленькой Тео увеличения процента выигранных исков, не просила помочь с карьерой, не подсовывала ненароком рекламу новенькой спортивной бэхи… Ну, то есть, потом, спустя годы, мама именно так и делала — но поначалу-то все было иначе. Давно, очень давно... Но ведь было! Память об этом чудесном, почти невозможном прошлом оставалась стержнем, на который Тео опиралась, когда становилось совсем хреново.

А теперь это прошлое — где-то там, в другом мире, недостижимое, как граница вселенной. Думать об этом было больно. И Тео не думала. Раньше. Тогда, когда все получалось, тогда, когда она решала задачи пусть и не так хорошо, как хотелось бы — но все-таки решала.

Теперь аварийная подушка успеха сдулась. Реальность предстала перед Тео, тоскливая и беспросветная, как зимняя ночь в доме престарелых — а сил на превозмогание просто не было.

Том, безошибочно заметив перемены в настроении, пытался Тео развеселить: рассказывал дурацкие анекдоты, смысла которых она не понимала, литрами варил кофе и таскал наверх, обильно заставляя поднос конфетами и выпечкой. Как будто достаточное количество шоколада может решить любую проблему.

Если бы все было так просто…

Осознав, что она не читает, а просто бессмысленно таращится в текст, Тео, беззвучно выругавшись, захлопнула книгу. Хотелось курить, хотелось выпить, а лучше всего — сначала выпить, потом закурить. Бездумным движением Тео сунула в рот карандаш и чуть не раскусила его, когда в дверь постучали.

— Я бойлер протопил, госпожа Теодора, — сунулся в комнату контрактный. — Идите в ванную, полежите в горячей водичке. Это расслабляет.

— Тебе-то откуда знать, — буркнула Тео.

— Читал, — ухмыльнулся Том. — Идите в ванную, а то от бойлера на первом этаже такая жарища, что не продохнуть.

Устало поведя плечами, Тео поднялась. Идея с горячей ванной была действительно неплохой — хотя, скажем прямо, довольно неожиданной. Под настороженно-предвкушающим взглядом контрактного она прошла по коридору, толкнула дверь — и остановилась, уронив челюсть. В полутемную комнату Том натаскал свечей в блюдцах, расставив их по всем доступным горизонтальным поверхностям. Рядом с ванной он пристроил кухонную табуретку, разместив на ней какую-то книгу в пестрой обложке, бокал белого вина, тарелку с консервированными персиками и горсть конфет. На толстом чугунном бортике стояла молочно-белая банка с невыясненным содержимым.

— А это что? — преодолела наконец ступор Тео.

— Лавандовая соль. У нас, оказывается, в подвале три таких посудины пылится. Наверное, ее продавать можно — но я подумал, что и вам для ванны сгодится. И… ну… то есть… — скользнув взглядом в сторону, Том осмотрел сначала стену со свечами, потом потолок и вслед за ним — пол. — Я… ну… подумал… что вам, может, понравится. А то вы не отдыхаете совсем. Вот.