– Прячьтесь! – шепчу я. Пусть все мальчишки лучше остаются в моих похотливых мечтах и не появляются перед дверью дома, где все с недавнего времени вверх тормашками. Особенно этот менестрель. Я с окончания занятий ни разу не доставала кларнет и не испытываю ни малейшего желания репетировать летом.

– Чепуха! – Бабуля уже пробирается к двери, облаченная в пурпурную размахайку и с тюрбаном из розового полотенца на голове. – Кто там? – спрашивает она шепотом на сотни децибел громче ее обычного голоса.

– Это новичок из оркестра, бабуль, я не могу сейчас с ним говорить. – Я размахиваю руками, пытаясь прогнать бабушку обратно на кухню.

Я забыла, что еще делать с губами, кроме как целовать мебель. Разговаривать я точно разучилась. Я не виделась ни с кем из школы, да и не хочу. Я не перезвонила Саре, которая теперь пишет мне длиннющие письма-эссе по электронной почте, уверяя, что она не осуждает меня за Тоби. Читая их, я понимаю, насколько сильно она меня осуждает. Я прячусь на кухне, вжимаюсь в угол, молюсь о даре невидимости.

– Ну, ну, вот и трубадур, – говорит бабуля, открывая дверь. Видимо, она уже обратила внимание на гипнотическое лицо Джо и принялась флиртовать. – А я-то думала, что за окном уже двадцать первый век…

Еще немного, и она замурлычет. Я должна спасти Джо.

Я неохотно выхожу из укрытия и присоединяюсь к святейшей соблазнительнице. У меня есть возможность как следует его разглядеть. Я уже и забыла, как он сияет. Словно принадлежит к другой расе, у представителей которой по венам бежит не кровь, а свет. Разговаривая с бабулей, он размахивает чехлом с гитарой. Спасать его, видимо, не надо: кажется, происходящее его забавляет.

– Привет, Джон Леннон. – Он одаряет меня ослепительной улыбкой, словно мы и не ссорились тогда на дереве.

Что ты тут делаешь? Думаю я так громко, что моя голова вот-вот взорвется.

– Да, что-то давно тебя не видел.

На секунду он смущается, и у меня перехватывает дыхание. Ох, похоже, придется мне воздерживаться от мужского общества, пока не научусь справляться с этими неконтролируемыми реакциями.

– Входите же, молю, – обращается к нему бабуля, точно к какому-то рыцарю. – Я как раз готовила завтрак.

Он вопросительно смотрит на меня, проверяя, не против ли я. Бабушка возвращается на кухню, не прекращая речей:

– Можете сыграть нам что-нибудь для поднятия духа.

Я улыбаюсь ему (невозможно не улыбнуться!) и жестом приглашаю войти. Входя на кухню, я слышу, как бабуля обращается к дядюшке Бигу все в том же куртуазном духе:

– Осмелюсь заметить, юный джентльмен одарил меня взмахом своих невероятных ресниц.

Мы не принимали гостей с самых похорон и не знаем, как себя вести. Дядя Биг, похоже, спустился на землю и опирается на метлу, которой сметал мертвецов. Бабуля с лопаткой в руке стоит посреди кухни, ослепительно улыбаясь. Нет никаких сомнений, что она забыла, во что одета. А я сижу у стола, будто жердь проглотила. Мы все молчим и таращимся на Джо, словно он телевизор, который, как мы надеемся, вот-вот включится сам по себе.

Так и происходит.

– Ну и садище у вас! Никогда не видел таких огромных цветов. Мне даже показалось, что они отрежут мне голову и поставят в вазу. – Он трясет головой, и пряди волос падают ему на глаза. Какое очарование. – Словно сад Эдемский.

– Осторожней с Эдемским садом. Все эти искушения, знаешь ли… – Громовые раскаты дядюшкиного голоса приводят меня в замешательство. В последнее время он, к большому неудовольствию бабули, разделял мой обет молчания. – Понюхаешь бабулины цветы – и хлопот сердечных не оберешься.