– Ты передо мной извиняешься или перед толерантным европейским обществом в моем лице? – Тут меня чуть не понесло спорить на запретные темы, ибо ни одно слово на земле не вызывало во мне столько агрессии и неоднозначных эмоций, как «толерантность».

– Да ты сама все понимаешь, знаешь, какие женщины меня цепляли, а тут… И самое смешное, что я мозгом все пытаюсь соскочить, и иногда мне кажется, что вдалеке уже показалось брюхо холостой жизни. Но потом я снова… Как приворожили, ей-богу. И изменять пытался, думал: ну вот сравню, и там точно отпустит, – а ни фига. Только пол-литра вины теперь принимаю внутрижизненно.

– Может, ты просто ее любишь?

– Я – и люблю? Ты сама себя слышишь? Мне двадцать два года – я должен нагибать все, что движется, а что не движется, то шевелить и нагибать. Я как-то искал у нее в ящике наволочку, остался ночевать, в душ сходил, голову не вытер. А там бирки лежат, срезанные от всего, что я подарил. Другие так открытки хранят, а она бирки. Может, она не меня любит? А тупо ту жизнь, о которой мечтала? Нет, я не наркобарон и не девелопер, но по ее меркам живу красивой жизнью, – изъяснялся трюизмами Друг из Бронкса. – Вот как понять?

– Это, кстати, чисто русское – что любить надо больных, бедных и обездоленных. А остальное все по расчету. За четыре года в Лондоне я столько слышала про фасадные браки среди европейцев, когда деньги к деньгам, клан к клану и т. д. И это никого не смущает. А что девушка влюбляется не только в парня, но и в среду существования – что в этом зазорного? Ну хочет она хорошо жить и не в забегаловке ужинать, и что?

– У нее отец – дальнобойщик. А мать – буфетчица.

В этот момент я вскипела:

– Саш, у меня умер отец, мне не продлили визу, я не получу диплом, поэтому из вариантов работы у меня официантка, литературный негр и, если повезет, переводчица с функциями эскорт-сопровождения. Это делает меня вторым сортом?

– Ты почему молчала насчет всего этого? – вдруг накинулся на меня Друг из Бронкса.

– Не хотела, чтобы на меня повесили очередной ярлык. На этот раз неудачницы. Я же из-за них и удирала из России, – созналась я, почему в семнадцать лет уехала в чужую страну начинать жизнь с нуля.

– И как?

– В Европе ярлыки оказались массивнее. Особенно если ты русская. Ладно, жизнь покажет, нарисует и поставит вместо прочерков нужные имена.

– Мне тут тему предложили. Сеть закрытых кальянных, для своих. Составить плей-листы, поставить диджеев, собрать народ, как раскрутим – продать, потом вложить в недвижку. Хочешь, давай с нами?

– Как в фильме «Олигарх» – сядешь, будет красиво? Нет уж, спасибо, я как-нибудь сама.

– Почему ты отказываешься от помощи? Тебе же реально нужна работа. Будешь сидеть на переговорах, разбалтывать людей, может, в плане медиа подскажешь. Какую концепцию придумаешь.

– Я не маркетолог, а драматург с оборванным высшим.

На этом моменте каждый из нас окунулся в свои тщетные попытки найти землю обетованную или лизнуть золотой половник, что при рождении миновал уста. Его диджейские сеты переросли в серию вечеринок, которые он организовывал. За ним потянулась толпа, он продавал не столько себя, сколько людей, которые шли следом. Войти в долю, чтобы стать совладельцем клуба, было затратным и достаточно рисковым, ибо танцующие и пьющие мигрировали, как цыгане по Балканам. Дальше вставал серьезный вопрос, о котором все организаторы фестивалей и вечеринок стараются забыть, перевалив за возраст, где начинаешь осознавать исполинские масштабы содеянного. Вместе с танцующими мигрировали и дилеры, которые и закатывали пиры, спонсируя продвижение грядущих мероприятий. Нет, не те дилеры, что роют бабушкиным совком ямки в клумбе для закладки, другие.