Мои родители познакомились в 1905 году на баррикадах в Одессе. Папа, тогда студент медицинского университета, как все студенты, которые во все времена сочувствуют различным изменениям, лечил людей и помогал раненым. Мама, курсистка высших женских курсов – очень решительная девушка, – вместе с группой своих сокурсниц спасала еврейских детей, страдавших от жестких погромов. Во главе их группы была студентка-еврейка из очень богатой, доброй, интеллигентной семьи. Ее отец отдал свой дом для этих детишек, а сами они переехали в квартиру.

Мама вместе с сокурсницами по всей Одессе собирали маленьких, оставшихся одинокими детей, у которых во время погромов погибли родители, дежурили около них, кормили, поили.

Потом отец оказался на Первой мировой войне, которую прошел от начала до конца. Мама его ждала, хотя жениться по тогдашним законам им было нельзя: были запрещены браками между русскими и евреями.

По-настоящему они соединились уже во время Гражданской войны. Папа был уже не просто хирургом-врачом, а начальником полевого госпиталя. Мама всю войну находилась рядом – библиотекарем в его госпитале.

Религиозным в семье никто не был. Но при этом мы с мамой очень часто ходили на богослужения: она любила Покровский собор Новодевичьего монастыря.

Моя прабабушка, мамина бабушка, была одной из первых военных сестер милосердия, которые во времена Севастопольской кампании служили вместе с Николаем Ивановичем Пироговым.

В то время, когда я уже могла что-то понимать и помнить, папа уже был главным врачом в Москве, работал в детской туберкулезной больнице, в которой годами лежали больные ребятишки.

Он, вместе с коллективом, создавал для них условия, хоть как-то приближенные к домашним, старался, чтобы к ним все относились с теплом, по-родственному.

Я в этой больнице очень часто бывала, причем окружающие нас люди поражались: «Как это папа водит своего ребенка в туберкулезную больницу!» Но папа – опытный врач – был убежден, что если соблюдать необходимые требования, заразиться нельзя, а общение с больными детьми важно и для меня, и для них.

Так же на этот вопрос смотрели и другие сотрудники, которые тоже приводили детей.

В то время, начиная с конца февраля или с самого начала марта, больных детишек увозили из Москвы в Крым. «Папину» больницу вывозили в Ялту. Я помню, как заказывались составы, как в них размещали детей, медицинский персонал, учителей.

Рядом с пансионатом, где находились дети, арендовали дом для родственников персонала, – ведь на столь длительное время семьи разлучать было нельзя. Если могли поехать родители больных детей, то их тоже с удовольствием брали с собой.

С детьми работали опытные педагоги, ведь ребятам приходилось и учиться в стационаре.

Было твердое правило: кто туда ехал, независимо от того, был он сотрудником больницы или нет, был обязан помогать больным детям. Самые маленькие дети сотрудников могли приходить и играть с больными детьми. Дети постарше должны были им читать вслух, помогать нянечкам во время обеда подавать еду, иногда покормить, если человечек был совсем неподвижный.

У нас, детей сотрудников, был строгий режим: мы могли выходить хоть с пяти утра купаться, если хотели, но ровно в десять все обязаны были находиться на территории и приступить к своим работам.

Все силы направлялись на помощь лежачим детям, чтобы они не чувствовали никакой оторванности от мира, беспомощности…

Мама очень любила детей, поэтому в какой-то момент бросила Союз писателей, где была главным библиографом, и пошла работать в школу учителем. Причем она была невероятно добросовестной, а потому всегда работала на полставки. Она говорила: «Я не могу внимательно и вдумчиво читать все работы ребят из всех классов. У меня два класса, их я читаю». Она действительно, от первой и до последней буквы читала каждое ученическое сочинение, каждую работу.