– Прости, – потерянно и испуганно шепнула она. – Прости. Я так люблю его.

Иветре вцепился в волосы, усмиряя бешенство. Вся её благодарность, всё её чувство вины перед Иветре за то, что ему пришлось отказаться от магии – всё это оказалось ничем перед любовью.

А Иветре оказался слишком слаб и самонадеян и не сумел обуздать невероятную мощь Всадницы.

Он предпочёл улыбаться, – так, что от гримасы сводило зубы. Предпочёл притвориться другом… Он слишком хорошо играл эту роль. Играл до самого конца и даже дольше.

Вернулась Шахла, зевая, убрала со стола, подвязала полог шатра: полумрак рассеяли первые солнечные лучи.

Амиран с хрустом протянулся, чувствуя, что его тело одеревенело от долгого сидения.

Кшелитка принесла обещанные пампушки. Это были крохотные, размером с ноготь мужского большого пальца, пирожки, жаренные на масле. Есть их следовало, нанизывая на деревянную палочку и окуная в густой, пряный и ароматный мясной соус.

– Приятного аппетита, – сказала Шахла и устроилась, положив голову на плечо Константина. И гелиатский принц сидел, не шевелясь, – берег её сон.

Лейла стояла в большом храме, закутанная в несколько слоёв драгоценных тканей, тяжёлых, жёстких от вышивки золотой канителью. Сотни свечей горели, уничтожая пригодный для дыхания воздух, и у Лейлы кружилась голова.

Девушки в белом, стоявшие на отгороженной невысокой оградой площадке, запели «Она приближается» – свадебную песнь, и Лейла действительно приблизилась к алтарю, не сделав ни шага.

Он ждал её у алтаря, лица его было не разглядеть в тени – только волосы алели, как пожар.

Девичьи голоса звучали все ближе, поднимаясь к высокому куполу, скрытому туманом от чадящих курильниц. Голоса ввинчивались в уши, в кружащуюся от недостатка воздуха голову.

Лейла преклонила колени, поцеловала унизанную перстнями мертвенно-холодную руку своего будущего супруга, прошептала едва слышно слова клятвы.

Он поднял её с колен – холод от его рук пробирал до костей даже сквозь несколько слоёв одежды.

Он тоже говорил что-то – должно быть, отвечал на её клятву своей, но слов Лейла не различала, только невнятный гул, идущий будто из-под земли.

Он надел ей на голову венец, впившийся в виски острыми крючьями. Лейла закричала, принялась срывать это орудие пытки с головы, но венец не поддавался, запуская крючья все глубже и глубже, прямо в мозг.

Он склонился к ней, и Лейла смогла, наконец, рассмотреть бледное, без единой кровинки лицо.

– Я не хочу, – жалобно сказала она, чувствуя, как по щекам катятся слёзы и смешиваются с кровью, текущей из ран, оставленных крючьями на внутренней стороне короны. – Я не смогу. Не смогу, пожалуйста!

Лейла проснулась от собственного крика.

Поняла, почему ей было так жарко и неудобно. Она заснула у горящей жаровни, под меховым пледом, в туго зашнурованном платье. Не удивительно, что ей снятся такие сны.

В комнату вошла Этери, с распущенными волосами и в ночной рубашке. С порога спросила:

– Ты проснулась? Отлично. Исари хочет с тобой поговорить, – и, сдерживая зевок, добавила: – Неугомонный. Лучше бы спать пошёл, ну честное слово. Через два часа рассвет, и если ему пожелается ещё и со мной разговоры вести, я его просто… – она всё-таки зевнула, прикрывая рот ладонью, и продолжила: – Свяжу его и напою сонным зельем. Совсем с ума сошёл!

Затем она внимательно взглянула на Лейлу, обошла её кругом, покачала головой:

– Нет, так не годится, милая Лейла. Сейчас я прикажу принести холодной воды, ты умоешься. Надо ещё тебя переодеть – платье безнадежно измято. Ты чуть ниже меня, а в бедрах шире, но, думаю, мы что-нибудь подберём.