«В этом мире, – писал Вивекананда, – где жизнь и смерть – синонимы, страх смерти может быть побежден, если вы ясно увидите: пока во Вселенной есть хоть одна жизнь, живете и вы.

В вас заключены бесконечные силы мира, и, между прочим, Земля – наиболее подходящее место для пробуждения. Даже ангелы и боги должны побыть земными людьми, если хотят стать совершенными, так как человеческая жизнь представляет собой великое средоточие самых в этом смысле удивительных возможностей…»

Помню, я так обрадовалась, когда это прочитала, как будто бы мне из космической мглы приоткрыли завесу над тайной Бытия.

«Кто видит в мире многообразия – одно, пронизывающее весь этот мир, – торопливо читала я звездной крымской ночью почти “слепую” машинописную рукопись (назавтра строгие кришнаиты должны были отобрать ее у меня), – кто в мире смерти находит одну Бесконечную

Жизнь, а в этом бесчувственном и невежественном мире обнаруживает один сплошной источник света и знания, тому принадлежит вечная Вселенная с ее мириадами солнц и лун, никому другому, никому другому!!!»

Меня тогда это здорово вдохновило. С тех пор я обожаю индийских мудрецов. Нет, я, конечно, уважаю греческих философов, люблю суфийских дервишей, с душевным трепетом взираю на китайских и японских дзэн-буддистов, со всей душою отношусь к православным старцам, сердечную склонность имею к хасидам. Но индусы – моя тайная страсть.

Все эти ребята сто раз твердили мне; «Ты умрешь». Не слышу. Не слышу – и все. А мой родной Бхагаван Раджнеш, индийский просветленный, на первой же – тоже машинописной! – странице сказал: «Ты умрешь». И я услышала.

– Да, – я ответила ему. – Спасибо, что ты это сказал.

Как я могла забыть Вивекананду? Я даже помнила его первое имя – Свами[4]. И эту красивую фразу: «Будда – стал первой волной, Иисус – второй, Магомет – третьей, а ЧЕЛОВЕК– ЭТО ОКЕАН».

Но как он выглядит, я не знала.

Повисла напряженная пауза. В окне время от времени высокий крепкий кришнаит пересекал двор, неся в руке дары священным изображениям и подметая дорожку перед собой, чтобы ни одно живое существо случайно не лишить жизни. Мигнул огонек лампады, послышался молитвенный напев.

С просветленного на просветленного переводила я свой пронзительный, испытующий взгляд. Женщина исключалась. В одном – суровом, бритоголовом, почти обнаженном йоге я заподозрила Рамакришну. С третьего портрета смотрел на меня какой-то уж очень красивый, круглолицый, даже немного женственный молодой человек в светлых одеждах и белой высокой чалме.

Вдруг мне почудилось, что он мне подмигнул.

– Вот он – Вивекананда! – Я указала на круглолицего.

– Точно! – обрадовался настоятель.

А я подумала: «Черт, все-таки недаром я всем этим увлекаюсь, какая стала продвинутая. Сам Вивекананда, почуяв, что я в затруднении, мне подмигнул! Это ли не доказательство, прямо скажем, немалых духовных достижений?!»

Но древние притчи – никуда от них не деться. (Писатель Даур Зантария говорил: «Вздумаешь поиронизировать над какой-нибудь из притч – а в ней не семь, а семьдесят семь смыслов».) Откуда ни возьмись, она вынырнет и напомнит тебе, что Странствие, в котором ты находишься, не имеет ни станции отправления, ни пункта прибытия.

Итак, один ученик разочаровался в своем учителе – в том самом, изображенном на портрете, Рамакришне, покинул его и стал самостоятельно постигать мир. Спустя долгие годы упрямец вернулся и с гордостью показал, чему он научился. Легко и просто он перешел реку по воде, не замочив ног.

– И на эту глупость ты потратил десять лет??? – воскликнул Рамакришна. – Да я играючи могу пересечь реку по воде, не замочив ног. Только заплачу лодочнику одну рупию – и я там!