Получается, что в смерть Алекса кто-то не поверил, и все эти годы через меня пытался его разыскать.

Каждый день следящие наблюдали мои страдания, слезы, ходили или ездили за мной по пятам, когда я встречалась с другими мужчинами, знали о моих отношениях с Гольдманом (вернее, об отсутствии этих самых отношений), о его желании жениться на мне.

Быть может, слушали мои разговоры с Аликом Банком, когда мы встречались с ним, чтобы поговорить об Алексе. Но даже если они слушали наш последний с ним разговор, не могли понять, что я собираюсь в Италию.

Я же никому об этом не сказала.

Хотя…

Я же спросила Алика, что бы он сделал, если бы случайно увидел Алекса, так сказать, после его смерти. Что, если он уцепился за эту мою фразу, плюс – инициированная мною встреча с ним. Быть может, он просто догадался, что я встретилась с Алексом и теперь занимаюсь его поиском, и это именно он, Алик, проследил за мной и узнал о том, куда я заказала билет?

Но Алик – наш друг, и он никогда бы не позволил подвергнуть меня такому стрессу там, в аэропорту. И он не стал бы мне морочить голову. И если бы только допустил, что я отправилась сюда, чтобы встретиться с Алексом, он предпочел бы открыто спросить меня об этом и уж точно не устраивать эти подставы с голубоглазым «американцем», пытавшемся внушить мне, что я сошла с ума.

После душа я разобрала чемодан, разложила и развесила вещи в шкафу, нашла в кладовке утюг и погладила белую блузку. Надела голубые шорты, блузку, привела в порядок волосы и, захватив лишь маленькую полотняную сумочку, в которой были только деньги и телефон, вышла из квартиры.

Спустившись к заливу, я увидела невероятное количество покачивающихся на волнах яхт, лодок, катеров и даже небольших кораблей.

Я подумала, какое же это счастье – иметь в Неаполе свою яхточку, пусть даже и небольшую.

Это свобода, наслаждение, сказка!

И я, мечтая, что и у меня тоже, возможно, будет тоже яхта или лодка (а почему бы и нет!), двинулась вдоль пирса, щурясь от солнца и разглядывая суда.

Морская вода бросала голубые блики на белые яхты и парусники и делала их нарядными, праздничными. Да и вся набережная, переливающаяся на солнце, казалась предназначенной лишь для счастливых людей.

Я очень хорошо запомнила то место, с которого камера русской Тамары повернула к самому берегу, туда, где за металлическими перилами начиналась полоса серо-белых каменных валунов, между которыми, собственно говоря, и прятались кошки.

Сначала я миновала основу старинной мраморной полуразрушенной колонны, в тени которой прямо на каменной площадке можно было увидеть купающихся, затем показались рыбацкие лавки, где торговали свежими морепродуктами.

Веселые загорелые рыбаки, развалясь в тенечке под тентами на белых и голубых пластиковых стульях, о чем-то переговаривались, лениво окликая друг друга. В круглых белых емкостях в прозрачной воде томились устрицы и мидии, и каждый такой море-натюрморт был украшен желтым крупным лимоном.

Я искала глазами лавку, представлявшую собой стеклянный шкаф с размещенной внутри наклонной плоскостью и торчащими из нее кольями, на которые были нанизаны порционные куски рыб в обрамлении красивой лавровой зелени, а сверху эта морская снедь украшалась гирляндами красных перчиков и лимонами.

Вот, вот она эта лавка, за которой и начинаются серые, выбеленные солнцем валуны, вдоль которых и прохаживался с пакетом мужчина, похожий на Алекса.

Я шла медленно, разглядывая прохожих и одновременно ища взглядом кошек. И когда увидела одну, тощую белую с рыжими пятнами, сонную и одуревшую от жары, напряглась – если кошка вышла из своей прохладной каменной щели, значит, почувствовала что-то. И словно в подтверждение моих мыслей я увидела, как один мужчина в синей рубашке и небольшой серой шляпке остановился рядом с кошкой, достал из кармана жестяную банку, проворно открыл ее, из другого кармана достал ложку и принялся выкладывать консервы прямо на теплый плоский камень – из щелей сразу же выпрыгнули еще три кошки, которые сразу же набросились на еду.