– Так вот, каждая из них возникла из первичного добиологического материала независимо.

– Вы нашли доказательства этого? – спросила Мэри. – Мы-то считаем, что жизнь в нашем мире возникла лишь однажды, где-то четыре миллиарда лет назад.

– Но эти четыре типа жизни настолько различны… – сказал Понтер, но потом пожал плечами: – Впрочем, это ты – генетик, а не я. Цель нашего путешествия как раз и состоит в том, чтобы встретиться с нашими специалистами в этих вопросах, так что не забудь спросить кого-нибудь из них и об этом тоже. Один из вас – не знаю, кто именно, – похоже, узнает от другого много нового.

Мэри не переставала удивляться тому, как неандертальская наука и наука её Земли умудряются не совпадать в таком количестве фундаментальных вещей. Но она не хотела уклоняться от более важной в данный момент проблемы, которая…

Более важной проблемы. Интересно, подумала Мэри, что моральную дилемму она считает более важной, чем базовый научный факт.

– Мы говорили о прекращении эволюции. Ты сказал, что твой вид продолжает эволюционировать, поскольку сознательно выпалывает плохие гены.

– «Выпалывает»? – недоумённо повторил Понтер. – А-а, сельскохозяйственная метафора. Да, ты права. Мы продолжаем улучшать наш генофонд, избавляясь от нежелательных признаков.

Под ногой Мэри хлюпнула лужа грязной воды.

– Я могла бы в это поверить – но вы стерилизуете не только преступников, но и их ближайших родственников.

– Конечно. Иначе нежелательные гены сохранятся.

Мэри покачала головой:

– И вот этого я не могу вынести. – Хак пискнул. – Вынести, – повторила Мэри. – Стерпеть. Примириться.

– Почему?

– Потому что… потому что это неправильно. У личности есть права.

– Разумеется, есть, – кивнул Понтер, – но и у вида тоже. Мы защищаем и улучшаем барастов как вид.

Мэри внутренне содрогнулась. И, похоже, не только внутренне, потому что Понтер сказал:

– Ты негативно отреагировала на то, что я только что сказал.

– Ну, – сказала Мэри, – просто в нашем прошлом многие слишком часто заявляли, что занимаются тем же самым. В тысяча девятьсот сороковых годах Адольф Гитлер пытался вычистить из нашего генофонда евреев.

Понтер слегка склонил голову, должно быть слушая, как Хак напоминает ему через кохлеарные импланты о том, кто такие евреи. Мэри представила, как миниатюрный компьютер говорит: «Ты помнишь – те, что оказались не такими легковерными и не поверили в историю об Иисусе».

– Почему он захотел это сделать? – спросил Понтер.

– Потому что ненавидел евреев, только и всего, – ответила Мэри. – Разве ты не видишь? Давать кому-то власть решать, кому жить, а кому умереть, или кто может продолжить род, а кто нет, – это играть в Бога.

– «Играть в Бога», – повторил Понтер, словно выражение показалась ему замечательно оригинальным. – Очевидно, такое понятие не могло прийти нам в голову.

– Но возможности для коррупции, для несправедливости…

Понтер развёл руками:

– Но ведь вы убиваете некоторых преступников.

– Мы – нет, – ответила Мэри. – В смысле, не в Канаде. В Америке – да, в некоторых штатах.

– Да, я слышал, – сказал Понтер. – Более того, я слышал, что в этом есть расовый подтекст. – Он посмотрел на Мэри. – Знаешь, ваши расы безмерно меня интригуют. Мой народ приспособлен к северным широтам, так что мы все живём примерно на одной широте, но на разной долготе – я так думаю, именно поэтому мы все более-менее одинаковые. Я правильно полагаю, что тёмный цвет кожи связан с адаптацией к жизни вблизи экватора?

Мэри кивнула:

– А те… как вы их называете? Эти штуки над глазами, как у Пола Кириямы?