Мэри снова закрыла глаза, зажмурила их изо всех сил, но это ничего не изменило. Божественное присутствие никуда не пропало, она по-прежнему его чувствовала.

Чудесное, чудесное присутствие…

Мэри Воган открыла рот, чтобы заговорить со Святой Девой, и…

И внезапно её не стало.

Но Мэри ощущала подъём, какого не помнила со дня своего первого причастия после конфирмации, когда, в первый и единственный раз в своей жизни, она по-настоящему ощутила, как дух Христа входит в неё.

– Ну как? – спросил женский голос.

Мэри проигнорировала вопрос – грубое, незваное вторжение в её грёзы. Она хотела насладиться этим моментом, продлить его… хотя непередаваемое ощущение рассеивалось, словно сон, который ты пытаешься перевести в область сознательных воспоминаний, прежде чем он окончательно ускользнёт…

– Мэре, – произнёс другой, более низкий голос, – тебе нехорошо?

Она знала этот голос, голос, который она когда-то страстно желала услышать снова, но сейчас, в это самое мгновение, пока это мгновение длится, она хотела лишь тишины.

Но момент быстро проходил. Через несколько секунд дверь в камеру распахнулась, и свет – яркий, слепящий, искусственный – проник в неё снаружи. Вошла Вероника Шеннон, за ней следовал Понтер. Женщина сняла шлем с головы Мэри.

Понтер склонился к ней и своим коротким широким пальцем провёл Мэри по щеке. Потом убрал руку от щеки и показал Мэри – палец был мокрым.

– Тебе нехорошо? – повторил он.

Мэри только сейчас осознала, что у неё из глаз текут слёзы.

– Мне хорошо, – сказала она. А потом, осознав, что «хорошо» даже и близко не описывает то, что она чувствует, добавила: – Лучше всех.

– Ты плакала? – сказал Понтер. – Ты… ты что-то почувствовала?

Мэри кивнула:

– Что это было? – спросил Понтер.

Мэри глубоко вдохнула и посмотрела на Веронику. Эта женщина ей уже успела понравиться, однако Мэри не хотелось делиться своими переживаниями с прагматиком и атеистом, которая, конечно же, спишет всё на результат подавления активности её теменной доли.

– Я… – начала Мэри, сглотнула и начала снова: – Вероника, вы построили замечательный прибор.

Вероника расплылась в улыбке.

– Рада слышать. – Она повернулась к Понтеру: – Вы готовы попробовать?

– Конечно, – ответил он. – Если я смогу получить представление о том, что чувствует Мэре…

Вероника протянула шлем Понтеру и сразу поняла, что имеется проблема. Шлем был рассчитан на нормальную голову Homo sapiens – с высоким лбом, уплощённую в направлении от лица к затылку, с незначительным надбровьем или вовсе без него, голову, содержащую в общем случае немного меньший по размеру мозг.

– Похоже, вам он будет тесноват, – сказала Вероника.

– Давайте попробуем, – ответил Понтер. Он взял шлем, перевернул его и заглянул внутрь, словно оценивая его ёмкость.

– Может быть, если ты будешь думать о чём-нибудь маленьком… – сказал Хак, компаньон Понтера, через внешний динамик. Понтер бросил на левое предплечье сердитый взгляд, но Мэри рассмеялась. Идея о том, что «от мыслей голова пухнет», похоже, родилась не только на этой Земле.

Наконец, Понтер всё же решил попытаться. Он снова перевернул шлем, водрузил его себе на голову и начал тянуть его вниз, протискивая в него череп. Он действительно сидел очень плотно, но внутри была мягкая подкладка, так что последним усилием Понтер умял поролон достаточно, чтобы освободить место для затылочного бугра.

Вероника стояла перед Понтером, осматривая его, словно клерк LensCrafters[27], подбирающий клиенту очки, потом немного поправила шлем.

– Вот так хорошо, – сказала она наконец. – Теперь повторю то, что уже говорила Мэри: это не больно, и если вы захотите прервать опыт, просто скажите об этом.