– Непременно поговорим, не беспокойтесь. Если вы уедете в Галисию, оставьте нам, пожалуйста, номер телефона, по которому можно будет вас отыскать.

– Да, разумеется, и если что понадобится, я готова во всем вам содействовать.

Было очевидно, что моего помощника вдова Сигуана совершенно очаровала, достаточно было послушать его комментарии, когда мы оказались на улице: какая милая, какая любезная, какая вежливая… И конечно же она никоим образом не могла быть причастна к убийству супруга. Тут для меня кое-что прояснилось в синдроме судьи Муро: Росалия Пиньейро – это тип женщины, от природы наделенной обольстительной силой, тип женщины, способной покорить любого мужчину. Примеры тому – Муро, Гарсон да и сам Сигуан, который попросил ее руки всего через семь месяцев после знакомства. И удивляться тут нечему. Пиньейро была красоткой, но та сила притяжения, которая превращает мужчину в твоего обожателя уже через пять минут после первой встречи, на мой взгляд, связана не только с красотой. Так что же на самом деле представляла собой Росалия Пиньейро? Не про таких ли говорится, что в тихом омуте черти водятся? Не таится ли за ее податливой мягкостью неиссякаемый источник зла?

Гарсон нарушил мои размышления вопросом на всегдашнюю свою тему:

– А вам не кажется, Петра, что пришло время и пообедать?

– Фермин, вы обратили внимание на то, что Росалия Пиньейро ни разу не сказала “мой муж” или “мой супруг”? Она неизменно называла покойного Адольфо или даже сеньор Сигуан.

– Видно, допек он ее дальше некуда, но это вовсе не значит, что она сама его и прикончила. В любом случае, может, мы все-таки зайдем куда-нибудь перекусить?

– Сперва мы заглянем в Вад-Рас.

– Как бы эта женская тюрьма не испортила нам аппетит.

– Ну, вам бы это пошло только на пользу.

Реплика Гарсона звучала несколько странно в устах полицейского, который теоретически должен быть привычен к встрече с самым худшим и даже готов к ней, но сейчас мой коллега был прав: в женской тюрьме все несчастья рода человеческого словно всплывают на поверхность. Возможно, свою роль тут играет укоренившееся представление о женщине как существе почти что неземном, далеком от всякого зла и насилия. Но в любом случае сама я тоже, входя в женскую тюрьму, чувствовала, как рушатся внутри меня какие-то основы. Кстати сказать, обычно душу мне переворачивали как раз совсем незначительные детали. Например, когда я замечала у сидящих в тюрьме женщин кокетливые мелочи: бантик в волосах, чуть подкрашенные губы, туфли в тон к шарфику. Призрак какой мечты заставлял этих девушек, а то и женщин в годах стремиться к красоте? Для кого или ради чего они прихорашивались? Думаю, больше всего потрясали именно приметы повседневности в этой, предельно далекой от естественной, обстановке.

Я была знакома с начальницей тюрьмы, так как не раз наведывалась сюда прежде, и она производила на меня хорошее впечатление. Она выполняла свои неблагодарные и даже тягостные обязанности, стараясь сочетать безусловное соблюдение дистанции с уважением к заключенным. Это было очень непросто – по крайней мере для меня это было бы непросто. Я порой вспоминала ее слова: “Когда входишь в камеру, всякая сентиментальность разом улетучивается. Большинство женщин ведут себя вульгарно, они лишены элементарной культуры, привыкли кричать и ругаться последними словами. Основную часть свободного времени проводят перед телевизором – смотрят сериалы… В общем, малоприятные существа. Но при этом они нередко проявляют солидарность, бескорыстие, даже деликатность. И тогда ты вдруг понимаешь, что, выпади на их долю другая судьба, они могли бы исправиться, только вот с судьбой-то им как раз и не повезло”.