Все-таки зря его позвала. Не могу понять, как мне себя с ним вести и что, черт возьми, со мной происходит, когда он в критической близости. Будто мозг ватой обкладывают.

Дмитрий пропускает меня первую, почти голову передо мной склонил. Джентльмен, блин.

– Сама выбрала высокий этаж? – спрашивает, пока я вожусь с ключами и пытаюсь открыть дверь.

Моя квартира на предпоследнем этаже высокой многоэтажки. Район не очень новый, зато хороший. Папа советовал обратить внимание на другой ЖК, а мне здесь понравилось.

– Не совсем, папа порекомендовал, – открываю, наконец, и вхожу первой. Сразу включаю свет. Находиться с Гараниным в темном помещении, одной… от этой мысли желудок сводит каким-то долбаным предвкушением.

– Папа, значит… Его слово веское, да, София Сергеевна?

Наши постоянные переходы с “ты” на “вы” и обратно порядком утомили. Да, я виновата в тот вечер, что указала на эту деталь. Но мне кажется, что после того, как полежала на его стальной груди, выпила кофе из его стакана и привела домой, чтобы, на секундочку, постирать ему рубашку и, возможно, брюки, можно смело отметать все формальности.

– Может, хватит? – психую и резко разворачиваюсь к нему лицом.

Дмитрий рядом, непозволительно рядом. В нос сразу втягивается со вздохом его туалетная вода и запах холодного осеннего леса.

– Что именно?

Гаранин далеко не дурак. Он понял мой вопрос. Взгляд хитрый. Голубые глаза все-таки кажутся синими, глубокими.

– Можно просто Соня, – сдаюсь.

Говорю тихо и глазами брожу по его шее. Только сейчас замечаю золотую цепочку, которая поблескивает.

– Ну, или София, – чуть наглею и снова взглядом встречаюсь с его, – прости меня за то поведение. Я повела себя ужасно. Как…сука. Прости.

Отхожу от него на безопасное расстояние. Близость и правда удушающая. Будто горло сдавливают тугими веревками, а ты смотришь на него, слова произнести не можешь и по-тихому варишься в этом наслаждении. Уму непостижимо, как противоречиво и запретно.

Быстро смываюсь от Димы из коридора в ванную. Мою руки, перевожу дыхание.

Смотрю на свое отражение и не узнаю себя. Немного шальная, словно та крошечная доза алкоголя все еще бродит в моем кровотоке.

– Ты тоже меня извини, – слышу его слова.

Дверь не заперта, осталась тоненькая щель. Гаранин стоит за стенкой, прислонился, смотрит в потолок. И проверять не надо, это так.

Сердце чувствует его близость и работает с утроенной силой. Хочется успокоить обезумевшую мышцу, снизить скорость.

– А тебя за что?

– Что тоже некрасиво себя повел, что не сдержался, что увез тебя сейчас от Бисарова… – замолкает.

Мы замолкаем.

Удары сердца эхом разносятся по ванной комнате. Я не выхожу, не получается. Ступни к плитке приклеились клеем.

– Ты выполнял свою работу, – безэмоционально отвечаю.

И почему-то от этих слов обидно стало. Сама сказала, самой и паршиво.

Резко открываю дверь, цепляю маску радушия и гостеприимства.

– Чай? Кофе? – спрашиваю, шумно сглатываю слюну, но широко улыбаюсь.

– Чай. Крепкий. И три ложки сахара. Но сначала рубашка.

Дмитрий пальцами цепляет мелкие пуговки у воротника и медленно начинает их расстегивать. Как завороженная наблюдаю за простыми действиями. Господи, да что в этом такого? Рубашка как рубашка, пуговицы как пуговицы. Мужские руки как руки.

На тыльной стороне кожа смуглая, вены выделяются и хочется провести пальцами по всем изгибам.

Я словно переместилась под кондиционер, который работает на огненный плюс. Кожа обваривается и покрывается ощутимыми ожогами. Щеки вспыхивают. То ли от стыда, то ли от возбуждения.