Конец так и не пришёл.

Яр выплывал в серое марево бреда ещё несколько раз, и каждый раз была боль – в руке, в избитом теле, в ноге.

В некоторые из этих странных недопробуждений ему мерещилась Яна – почему-то в папахе и в милицейском ватнике, от чего ощущение абсурдности происходящего становилось лишь сильней. Яна что-то говорила, но Яр не мог разобрать что. Сознание всё равно ускользало слишком быстро, чтобы что-то понять.

Потом, когда за окном уже начинало темнеть, пробуждение задержалось чуть дольше. Яр лежал с открытыми глазами и смотрел в сереющий в наступающем полумраке потолок – свет пока никто не собирался включать. Повернуть голову он мог бы, но только с трудом, а поворачивать её смысла не было всё равно – только чтобы посмотреть на голые белые стены, из которых он так надеялся навсегда сбежать.

– Ярик… – услышал он голос, и если бы мог что-то чувствовать онемевшим телом, то ощутил бы бегущие по спине мурашки. Голоса не могло здесь быть, и Яр находил одно объяснение его существованию – он сходил с ума.

Ярик осторожно повернул голову на звук и снова увидел галлюцинацию, преследовавшую его всё время, пока он был здесь – бледное лицо Яны, грубо очерченное контурами милицейской формы в полной темноте.

«Яна» стояла за решёткой и смотрела на него с какой-то непонятной укоризной. Впрочем, непонятного в ней не было ничего.

Ярик отвёл взгляд.

«Шиза», – коротко подумал он и уставился в потолок, но взгляд теперь то и дело норовил сползти туда, к двери блока, где по-прежнему виднелось в темноте бледное лицо.

Когда он скосил взгляд в очередной раз, «Яна» исчезла, и Яр успокоился немного, решив, что это лишь от недостатка крови в голове.

Прошло, однако, всего несколько минут, а затем тихонько забряцал замок, и «Яна» появилась опять. В первый раз за всё время после самоубийства у галлюцинации появился звук.

«Яна» в папахе торопливо миновала пустое пространство, отделявшее кровать от двери, и, опустившись на край койки, коснулась лба Яра рукой.

– Холодный какой, кошмар. Ярик, ты можешь говорить?

«Яна» серьёзно смотрела на него. Сначала Яр не хотел отвечать, а потом решил, что вряд ли может быть хуже – а так хотя бы в психушку могут забрать, и осторожно кивнул.

От этого движения перед глазами заплясали цветные круги, а в затылке появилось ощущение, что он падает головой назад, но его тут же подхватила тёплая рука.

– Ярик, очень хорошо, что ты пришёл в себя. Нам надо уходить. Прямо сейчас. Ты можешь идти? Хотя бы чуть-чуть?

Яру захотелось смеяться – над собой, над абсурдом ситуации, в которой с ним разговаривала Яна в милицейской папахе, и над вопросом, на который мог быть только один ответ.

– Я просто тебя не утащу, – «Яна» до боли знакомо прикусила нижнюю губу, но от вида этой гримаски на заострившемся от переживаний лице Яру стало ещё смешней. Смеяться, впрочем, он только не мог.

– Ладно, попробуем сейчас. Ты просто ноги переставляй, хорошо?

«Яна» подсунула руку ему под поясницу и принялась усаживать. Яр помогал как мог, хотя и не мог понять, зачем это всё.

Потом «Яна» заставила его спустить ноги на пол и попыталась поднять.

Яр видел, что галлюцинации тяжело, и потихоньку начинал понимать, что происходящее, кажется, всё-таки не бред – по крайней мере, не всё. Кто-то, в его обескровленном мозгу превратившийся в Яну, держал его за поясницу и куда-то вёл. Ноги переступали сами собой.

Яр остановился. Рука надавила на поясницу сильней.

Яр дёрнулся, пытаясь высвободиться, и крикнул – или, вернее, попытался крикнуть:

– Не пой… – голос звучал еле слышно, к тому же на полуслове «Яна» закрыла ему рот рукой и толкнула к стене спиной.