Катерина Петровна ничего не отвечала.

Обедали они молча. Жена дулась на мужа. Порфирий Васильевич обращался к жене несколько раз с заискивающей улыбкой, но Катерина Петровна отворачивалась.

– Чего ты на меня, Катенька, дуешься как мышь на крупу? – спросил ее Порфирий Васильевич, подсаживаясь к ней после обеда. – На такого доброго и рачительного к дому мужа и вдруг злиться! Ведь я для дома хлопочу. Дай ты мне дом на настоящую точку поставить, и тогда я палец о палец больше не ударю.

– Какой дом? Что ты о доме говоришь пустое? При чем тут дом? – вырвалось у жены.

– А то как же… Я хлопочу о приращении нашего капитала, добиваюсь безбедного существования. Добьюсь всего этого через несколько лет и все брошу. Ах, Катя, Катя, не понимаешь ты деликатности своего мужа! Ведь вот я передал тебе на папеньку документ в четыре тысячи, а ты сколько времени не можешь получить по нем денег. Эти деньги существуют без процентов, проценты на них пропадают, а я тебе, вот уже скоро три недели пройдет, ни разу за это время не упомянул о документе, ни разу не просил, чтобы ты понудила своего папеньку рассчитаться с тобой. А из-за чего я молчал? Из деликатности. Ты этакого деликатного мужа… – Порфирий Васильевич не договорил, махнул рукой, встал с дивана, на котором сидел рядом с женой, и стал закуривать от лампы папиросу. Через минуту он остановился перед ней и спросил: – Когда же, в самом деле, ты мне деньги-то четыре тысячи принесешь от твоего отца?

– Никогда, – отрезала жена. – Я уже сказала вам, что эти деньги останутся у меня на черный день, когда я всякое терпение потеряю и уйду от вас.

– Гм… Ну, хорошо. Так и будем знать… – пробормотал Порфирий Васильевич, почесал затылок, взял узел с енотовой шубой и потащил его к себе в кабинет.

Весь остаток вечера жена и муж больше не разговаривали. Жена сидела у себя в спальной и читала, а он был у себя в кабинете и сводил какие-то счеты у письменного стола. Перед тем как ложиться спать, он отворил письменный стол, достал оттуда золотые часы и серебряный портсигар с инициалами, принятые им в залог, и, любуясь ими, стал их перетирать замшей. После первого портсигара он вынул из стола второй серебряный портсигар и третий, а также золотую брошку в футляре, и тоже протерев все это, снова запер в стол и отправился ложиться спать. Когда он явился в спальную, жена уже спала.

«Тяжелый человек, – подумал он про жену, раздеваясь, и мысленно прибавил: – Ну, да я ее постепенно вышколю. Обойдется».

Дня через два он принес домой со службы музыкальный ящик черного дерева, бобровую шапку и охотничье ружье-двустволку, уложенное в кожаный ящик. Вещи эти также были взяты в залог.

Не было уже никакого сомнения, что Порфирий Васильевич – ростовщик, производящий свои операции среди сослуживцев и их знакомых. Ростовщичество мужа тяжелым гнетом ложилось на душу Катерины Петровны. Она без злобы и чувства гадливости не могла смотреть на мужа, а между тем этот муж каждый день был у нее перед глазами, приближался к ней, садился с ней рядом, обнимал ее за талию, ласкал и требовал себе поцелуя! Дрожь во всем теле ощущала Катерина Петровна, когда он к ней прикасался.

После появления в их доме музыкального ящика, бобровой шапки и охотничьего ружья Порфирий Васильевич уж не скрывал больше от жены, что он берет вещи в залог под выданные ссуды, да и нельзя было больше скрывать, так как совершенно ненужные для дома вещи накапливались и накапливались.

– Ростовщик вы, злейший ростовщик! Грязный человек! – говорила Катерина Петровна мужу, бросая на него презрительный взгляд.