В трубке звучат короткие гудки, в окна машины снова барабанит унылый осенний дождь, прогоревший фильтр обжигает пальцы, по салону расползается плотный никотиновый туман, разъедающий слизистую глаз, а в сердце образуется дыра размером с Антарктиду. Хотел бы я сказать, что она меньше той, что оставила Агния, но это не так. Это, блядь, совсем не так.

Три с половиной года спустя

Иран. Тегеран.

– Если так пойдет и дальше, завтра я переведу тебя в обычную палату, – закончив утренний осмотр, доктор Фархад Чамран присаживается на стул возле моей койки. – Есть какие-то жалобы?

– Башка все время трещит, – вяло отвечаю я, с трудом ворочая языком.

– Ты получаешь максимально-разрешенную дозу болеутоляющих, Максим. Головные боли – последствия контузии. Они какое-то время сохранятся.

– Когда мне разрешат вставать? Я в состоянии самостоятельно дойти до туалета, – задаю один из самых насущных вопросов. Справлять нужду в утку – сомнительное удовольствие, особенно, если судно выносят молоденькие медсестры.

– Завтра, не раньше, – несмотря на неплохой английский, мой лечащий врач крайне немногословен.

Думаю, что у этого есть веские причины, о которых мне не спешат сообщать. Снаружи реанимации выставлен конвой. Понятия не имею для каких целей.

Под действием лекарств я немного заторможено реагирую на происходящее и не способен в полной мере осознать, что командировка в Йемен могла стать последней не только в моей карьере… Чувствую себя отупевшим и разбитым, в ушах постоянный шум, перед глазами мутный туман, тело ощущается ватным и чужеродным, когда его не раздирает боль.

Два дня назад я пришел в сознание в реанимации закрытого военного госпиталя с адской болью в башке и во всем теле, частичной глухотой и перемотанный, как гребаная мумия.

Как потом выяснилось мне провели сложнейшую шестичасовую операцию по извлечению осколков от упавших на гуманитарную колонну снарядов. Один из поражающих элементов засел в паре миллиметров от сердца и едва не стоил мне жизни. Если бы не бронежилет и защитная каска, мое нашпигованное железом тело отправилось бы домой в деревянном ящике.

Док говорит, что мне чертовски повезло. Внедорожник нашей журналисткой группы, сопровождающий гумколонну в Сану[8], оказался в стороне от эпицентра взрыва. Били прицельно по грузовикам с продуктами и медикаментами. Кто и зачем – мне неизвестно. Мы с Люком и Раулем должны были отснять передачу груза местному населению, взять благодарственные интервью, осветить имеющиеся проблемы, коих немерено в воюющей стране, заехать в несколько разрушенных поселков, где на данный момент нет боевых действий и вернуться обратно.

Маршрут был проверенным и утвержденным обеими сторонами, но на подъезде к городу колонну атаковали из реактивных систем залпового огня. Я помню только свист, визг шин по грунтовой дороге и оглушающий грохот. Меня вырубило сразу, даже почувствовать ничего не успел.

Очухался уже здесь, в другой стране, подключённый к противно-пищащей аппаратуре. Как эвакуировали из Йемена не помню. Про экстренную операцию скупо рассказал доктор Чамран, про количество погибших – ни слова. Я до сих пор не знаю живы ли Люк и Рауль, и это, блядь, волнует меня в миллион раз больше, чем собственные ранения.

– С тобой хотят поговорить. Ты в состоянии отвечать на вопросы? – почти черные глаза Фархада испытывающе изучают мое лицо.

В затуманенном мозгу вспыхивают тревожные маячки. Я догадывался, что в ближайшее время по мою душу придут сотрудники Российского посольства в Тегеране.