Вот идет домой, волоча ноги, наш дежурант – хирург Мурин, усталый и с синяком под глазом: пьяного больного неосторожно развязали, и он ударил доктора в переносицу.

Плетется Мурин, а впереди него бодро и радостно идет мужчина. Чему он радовался, мы уже не узнаем, потому что мужчина внезапно упал, обогнав Мурина метра на два.

Мурин, постояв секунду, рухнул на колени рядом с упавшим и принялся делать ему массаж сердца. Набежала толпа. Затем от приемного покоя фельдшерицы подогнали каталку и человека рысью увезли назад, в больницу. Толпа разошлась. Только Мурин ещё минуты три ходил кругами на месте события и что-то искал.

Потом мы узнали, что мужчина этот выписался из кардиологии с успешно излеченным инфарктом миокарда. А у Мурина во время реанимации кто-то спёр перчатки.

Я и сигарету еще не докурил, как вижу, что из окна пятого этажа онкодиспансера, расположенного напротив нашего корпуса, высовывается человек, и высовывается очень активно, – уже через секунду становится ясно, что на подоконнике он не удержится.

Когда я подбежал к месту падения, то увидел, что у маленького серого тела самоубийцы уже стоят главный врач диспансера и зав абдоминальной хирургией Феликс. Тут же индифферентно присутствовали два сонных врача-интерна с носилками. Почему-то у молодых врачей всегда сонно-обиженный вид.

– Неприятности, конечно, будут, – говорил главный врач Феликсу. – Но для него все плохое кончилось.

А потом объяснил мне:

– Это муж нашего бухгалтера. Рак поджелудочной, метастазы. Это не лечится. По четырнадцать кубиков морфия в сутки вводили! По закону таких мы можем выписывать, но этот как бы свой.

– Я давно говорю, – возбудился Феликс, – что для таких больных хоспис надо открывать: уход, обезболивание, покой.

– Денег не дают, – зло буркнул главный. – Я уже и к священникам нашим раз десять подкатывал – у них ведь все условия есть: помещение, богомолок этих, бывших комсомолок-атеисток, толпы. Вот и сделали бы богоугодное дело: открыли бы хоспис – богадельню, мы бы специалистами помогли, а они Божьим словом и уходом: помыть, судно подать-вынести, покормить. Больным и их родственникам какое было бы облегчение! Нет, никому ничего не надо: проще в золотых балахонах оперу пропеть, водицей побрызгать да в пост диету соблюсти для своего здоровья. Мракобесы хреновы!

Бедного самоубийцу уложили на носилки и унесли. «Неважное начало рабочего дня, да еще перед операцией. Не к добру», – подумал я.

В нашем отделении меня уже искал анестезиолог. Сказал, что все готово и можно идти в операционную – самое спокойное место во всей больнице.

Молодая женщина страдала «звонковой эпилепсией». Такие больные в ответ на резкий звук (обычно звонок в дверь, телефонный звонок) выдают судороги с потерей сознания. Однажды, во время близости с мужем, раздался звонок в дверь. Развился судорожный приступ, напугавший мужа. Но главная беда в том, что после этого случая приступы у женщины замкнуло на половую близость: стоило мужу подступить к ней с ласками – у женщины развивались судороги.

Злокачественные опухоли головного мозга – лучше доброкачественных. Они – мягкие, «сопливые», часто образуют кисты и поэтому удаляются достаточно легко. Кровеносных сосудов в них мало, и кровопотеря во время операции – незначительная.

Доброкачественные опухоли головного мозга (та же менингиома) – плотные как подошва. Удалять такую одним блоком нельзя: травматично, и рвутся сосуды, кровоснабжающие и опухоль, и одновременно определенные участки головного мозга. Удалять менингиому надо маленькими кусочками, сохраняя все сосуды опухоли. Избежать кровотечения – очень трудно. Главное – не навредить, не «приделать» оперируемому новой неврологической симптоматики. Когда имеем дело со «злом», всегда есть надежда, что в дальнейшем начатое дело довершит лучевая и химиотерапия. Доброкачественную необходимо удалять тотально. Это долго и утомительно. Для больного – опасно.