– Я-то секу. Про тебя не знал. Проверял, красавица моя. Мне, конечно, не девяносто лет, но любой художник понимает значение фигового листка. Не нужно искать в символизме мистера Смита того, чего там нет. Но будь по-твоему. Фиговый листок так фиговый листок, и пускай он дальше обманывается – «смотри, но не трогай, а то мама выпорет». Разрисую тебя как сексуальное преступление в поисках места, где ему совершиться.

– Здорово!

– А насчет работы не парься. Хатка у нас крутая, свет отличный, мне по кайфу, но если ее не станет, перетопчусь. Бедность меня не пугает.

(Зато меня пугает, дорогой!)

– Милый, я тебя люблю.

– Мы делаем это ради умирающего старикана, а не ради хаты, ясно?

– Секу! Джо, ты лучший муж на свете!

Он не ответил, лишь простонал что-то невразумительное – так всегда начинались его творческие родовые схватки. Юнис молча ждала. Наконец Джо вздохнул:

– Задачка для твоего босса дала выход моему вдохновению. Завтра будешь русалкой.

– Отлично.

– И сегодня. Сверху покрасим в цвет морской волны; на губах, щеках и сосках просвечивает розовый блеск. Ниже пояса золотая чешуя, выше плавно переходит в кожу. Фон – морские глубины с редкими лучами света. Традиционно, романтично. Но кверху дном.

– И? – осторожно спросила Юнис.

(Когда Джо творит, трудно угадать, можно ли ему сейчас задавать вопросы.)

Он улыбнулся:

– Обманка. Ты плывешь. Ныряешь ко дну, выгнув спину, волосы струятся, пальцы ног вытянуты, свет рябится – красота! Но закрепить образ нечем, проволока не пойдет, ее не скроешь. Волосы струиться не будут, ягодицы и грудь отвиснут…

– Моя грудь не отвиснет!

– Спокуха. Я знаю, что у тебя прекрасная грудь. Но любая плоть имеет свойство провисать, и художнику это видно. Всем видно, но не все это осознают. Чувствуют, что-то не так, но не знают что. Глаз не обманешь. Нужен настоящий нырок. Иначе не искусство, а пародия.

– Ну, – задумалась Юнис, – можно взять у соседей стремянку и положить перед задником матрас. Я прыгну, как в бассейн. Надеюсь, не ушибусь.

– Еще чего! Шею себе свернешь, дурында! Нырять надо вверх, а не вниз.

– Что?

– Я же сказал – фон будет кверху дном. Ты подпрыгнешь, как будто отбиваешь мяч. Я сниму прыжок на стереокамеру – шесть, семь, восемь, девять раз, пока не выйдет как надо. Потом переверну картинку – получится ныряющая ко дну русалка.

– Вот я глупая!

– Не глупая. Просто не художник. – Джо снова застонал, и Юнис промолчала. – За вечер не управимся. Фон нарисую завтра, а сегодня распишу тебя на пробу и поснимаем прыжки без фона. Ляжем рано и встанем рано, чтобы снова тебя раскрасить.

– Идет, – согласилась она. – Но зачем красить меня дважды, если русалкой мне быть уже завтра? Могу лечь одна на раскладушке, чтобы краска не стерлась, а завтра ты просто немножко подправишь. Так и поспать подольше можно.

Джо помотал головой:

– Для босса раскрашу иначе. Да и нельзя тебе спать в краске.

– С моей кожей ничего не случится.

– Вот именно, зайка. С ней ничего не случается потому, что я не крашу тебя слишком часто, слишком густо и слишком надолго. И всегда слежу, чтобы ты смыла ее до последней точечки, а потом мажу тебя оливковым маслом. Все знают, что бывает с девушками, которые чересчур много красятся. Прыщи, угри, зуд, воспаления… жуть! Ради босса я тебя, конечно, с головы до ног распишу, но каждый день этого делать не буду. И как придешь домой – сразу в душ, ясно?

– Есть, сэр!

– Так что иди смывай сегодняшнюю краску, а я пока пиццу разогрею.

Спустя несколько минут Юнис выключила душ и крикнула из ванной:

– Ты что-то сказал?