За обман или нарушение правил — бан и моментальное исключение, плюс штраф на пригласившего и процентное снижение его рейтинга.

Чем выше рейтинг, тем ниже риск разочарования, но среди участников с низким рейтингом можно стать первым, раскрывшим настоящий бриллиант.

Сердечко в углу экрана гипнотизирует своим размеренным мерцанием.

«Чужую переписку читать нельзя», — загорается у меня в голове ярко-красный знак «Стоп», а палец уже вовсю жмет на символ любви.

Отзыв на вчерашнюю встречу.

Сайлан: «Сола, это было нечто! До сих пор чувствую тебя на себе. Как заживет рана, сделаю татуировку по шраму. Тебя стоит оставить навсегда. 10 из 10, Госпожа!»

Красина! — Подпрыгиваю на стуле, чуть не уронив телефон. — Что ты там зависла? Обед закончился десять минут назад. К шефу, быстро! — прикрикивает наша главная, и я срываюсь с места, судорожно пытаясь засунуть девайс в карман пиджака. У меня не установлена защита, никогда не видела в ней необходимости. Не то чтобы я подозревала своих коллег в возможности пошарить у меня в сумке, но от греха подальше…

Какого греха?

Того самого… установленного и до сих пор не удаленного.

Проскальзываю в кабинет шефа и скромно присаживаюсь на стул. В последний раз я была здесь полгода назад и, слава богу, по рабочему вопросу, требующему от меня только уточнения. Я смогла уточнить, и начальственный гнев прошел мимо меня. А вот сейчас по какому-то нехорошему блеску в глазах Бориса Григорьевича я понимаю, что мне достанется по полной. В основном потому, что сама так долго не давала повода, и моих слез он прямо-таки заждался.

— Надежда Павловна, ну что ж вы так напряглись? Это всего лишь опоздание, — хитро улыбается он, вытягивая руки вперед и упираясь раскрытыми ладонями в стол. Затем резко поднимается и спустя пару мгновений оказывается у меня за спиной. Тяжелые руки уверенно ложатся на мои плечи, довольно сильно их сжимая, а он склоняется и тихо, но очень четко произносит мне в ухо:

— Вы редко у меня бываете, Наденька. Соскучился, знаете ли…

Это звучит так неприятно и липко, что хочется броситься в уборную и смыть с себя эту вязкую дрянь.

Его руки все еще фиксируют мои плечи, не давая возможности пошевелиться.

— Сколько вы уже с нами? Пятый год? — продолжает он, выпрямляясь. — И вас все устраивает? А ведь дети-то растут и требуют бо́льших расходов… — размышляет он вслух, и мне очень не нравится ход его мыслей. — Сколько им сейчас? — Руки как бы невзначай соскальзывают ниже, к груди.

Дергаюсь, и он возвращает их в прежнюю позицию, коротко и удивленно хмыкая.

— Четырнадцать и пятнадцать, — быстро отвечаю на вопрос, отчаянно желая завершить этот разговор.

— Такие взрослые… Да, Надежда Павловна, определенно, расходы возрастают. Но вы же понимаете, что при правильном поведении я в силах поспособствовать улучшению вашей финансовой ситуации? — Он наконец-то отпускает мои плечи, но почти сразу же засовывает руку под ворот моей блузки и крепко сжимает шею.

— Что вы себе позволяете, Борис Григорьевич?! — громко протестую я, пытаясь вывернуться из его захвата.

— Ну что ты вопишь, дура? — шипит на меня он, отдергивая руку и поспешно возвращаясь на свое место.

Раздраженный прищуренный взгляд, руки, сжатые в кулаки, с грохотом опускаются на стол.

— Знаешь, если бы ты была лет на десять моложе, не такая зачуханная и истеричная, я бы понял твое желание поломаться. Но, Красина, тебе с этим, — брезгливо дергает рукой, указывая на меня, — вообще ничего не светит, так что мое предложение — это чистая благотворительность! — страдальчески завершает он, желая, чтобы я оценила его жертву.