– Я позвоню, Ир, – отодвигаю девушку от себя и направляюсь к двери, не обращая внимания на возмущенные возгласы за спиной.

Спускаюсь к машине, но уезжаю не сразу: сижу, всматриваясь в темноту прохладного августовского вечера.

Состояние отца ухудшается. Он сдает просто на глазах, и каждая новая встреча шаг за шагом приближает к тому, чтобы поверить в прогнозы врачей. Сегодня вообще не узнал меня. Задержал на моем лице мутный, затуманенный болью и лекарствами взгляд, беззвучно пошевелил губами – и равнодушно отвел глаза. Будто я ничем не отличался от стойки с капельницей или многочисленных приборов, выставленных возле кровати.

Из иностранных клиник тоже никакой утешительной информации не поступило. Никто не давал гарантий. Да какое там гарантий – отца вообще не хотели брать на лечение. Сколько раз я услышал за эти дни слова «Слишком поздно» – не посчитать!

Вытаскиваю телефон и набираю номер Рогожина. Поздновато для звонков, но я не в том положении, чтобы беспокоиться о режиме дня.

– Вась, прости, что поздно. Удалось что-то нарыть?

– Не много, – признается друг. – Информация такая скудная, что сдается мне, твоя Антонова специально скрывается. Петрозаводск – город не маленький, но все же затеряться там не так уж легко. Если только не ставить себе подобную цель.

– А какой ей смысл скрываться? – пожимаю плечами. Рогожин в курсе ситуации, я все ему рассказал. И он, так же, как и я, не знает ответа на этот вопрос. – Десять лет прошло, Вась. Они не созванивались, не переписывались. Я перетряс весь дом, все бумажные письма, которые отец сохранил. В компьютере его почтовые ящики до единого пролистал. Нет от нее ничего. И не было. Да и он не писал.

– Ну, знаешь, – хмыкает в ответ друг. – Я за время работы чего только не видел. Раз он ее ищет, значит, нужна. И обратное тоже верно: раз скрывается она, значит, есть, что скрывать. Но не переживай, мы и не таких находили. Время просто нужно.

– Времени-то как раз и нет, – мрачно отзываюсь, мысленно посылая далеко не самые добрые пожелания этой особе, из-за которой столько сложностей. Чем же все-таки она зацепила моего отца?

Телефон вибрирует, уведомляя о звонке с другой линии, и я узнаю номер лечащего врача. И каким-то шестым чувством улавливаю то, что сейчас прозвучит. Зажмуриваюсь, стискивая руль так, что немеют пальцы, вслушиваясь в сдержанный извиняющийся голос.

– Глеб Александрович, вашему отцу стало хуже. Мы делали все, что могли, но…

– Он…? – не решаюсь произнести это вслух, но доктор понимает, прерывая меня.

– Нет-нет, он жив. Но состояние значительно ухудшилось, мы были вынуждены ввести его в медикаментозную кому. Боюсь, я не смогу дать вам никаких обнадеживающих прогнозов.

С размаху ударяю по рулю, выплескивая накопившееся внутри напряжение. Ну нет, кома – это еще не смерть. И не значит, что я сдамся! Медведевы так не поступают. Отец именно этому всегда меня учил. Я буду не я, если так просто уступлю его старухе с косой! Лучше найду беглую женушку с ее дочуркой. И плевать, что при мысли об обеих становится тошно. Если их появление поможет ему выкарабкаться, из-под земли достану и собственноручно приволоку в палату.

Вернувшись домой, снова вытаскиваю папку с собранными отцом документами. Они пересмотрены уже бессчетное количество раз, но опыт работы в компании научил, что всегда может остаться что-то такое, на что не обратил внимание вначале. Какая-то незначительная деталь. Мне нужна зацепка, любая. Тоненькая ниточка, за которую я смогу потянуть, чтобы распутать этот клубок длиною в несколько лет.