Идея была проста. На каждом из шаров написать пожелание невесте, а потом отпустить шары вверх. Словно там, долетев до самого неба, они смогут сбыться. Я в это не верила, Ева, кажется, тоже, вот только мы все важно принялись за дело.

А на улице уже потихоньку накрапывал дождь, плитка блестела от воды и казалась скользкой. На высоких каблуках идти по ней было страшновато, но мы все равно шли, смеясь и переговариваясь. А нами командовала молодая девушка-фотограф, периодически советуя, как лучше встать.

А потом мы со всей ответственностью принялись за дело. Писать на то и дело ускользающем шаре, да еще во время дождя оказалось непросто, но я старалась изо всех сил. Я желала сестре быть счастливой, радости, тепла, море света. Детей не желала, да этого и без меня было бы в избытке. Чего ж еще желать, как ни детей новобрачным? Сама Ева в это время тоже что-то старательно выводила на шаре, высунув от сосредоточенности кончик языка. Яркая вспышка заставила ее слегка вздрогнуть, а в следующий момент на ее губах заискрилась улыбка. Но я слишком хорошо знала сестру и поняла, что она скорее дежурная, чем искренняя.

Взгляд мой невольно упал на написанное сестрой желание. Мелкий, убористый почерк, в котором не всякий врач бы и разобрался, я знала очень хорошо. Счастливая невеста не хотела ни кучу детей, ни сладкого медового месяца и прочего. Она писала о свободе, счастье, желании остаться собой. И я невольно сделала шаг назад, пока никто не заметил, что я прочитала.

Это был крайне неловкий момент, настолько личный, что вторгаться в него не хотелось. Кажется, что в этот самый миг с сестренки сползла маска, обнажив ненадолго ее душу. А потом вновь вернулась улыбка. Мне кажется, я уже начинаю ее ненавидеть, потому что за ней скрывалась боль. Странное, глупое, возможно, нелепое осознание. Но оно вдруг пришло ко мне, и прогнать его не удалось.

Вот только внешне показывать нельзя. И я улыбалась и кричала что-то радостное вместе со всеми, отпуская в воздух шары.

А потом мы гуляли, долго, пока от прогулки на высоких каблуках не заболели ноги. На нас косились, не понимая, откуда мы сюда свалились, в разгар лета, такие нарядные, да еще и на каблуках. Набережная, все легко одеты, кто-то даже щеголяет в купальнике. И мы.

Еще несколько локаций, где мы смеялись и фотографировались, а потом лимузин подвез нас прямо к причалу. Там находилась яхта, которую сестренка арендовала специально ради девичника. Нас ждала речная прогулка, шашлыки, вино, коктейли и другие вкусняшки. И именно здесь можно было наконец-то расслабиться и сбросить с ног уже опостылевшие туфли. Что я и сделала.

– За тебя! – первой произнесла тост Оля – подруга сестры по театру. – Пусть твоя семейная жизнь будет безоблачной, увлекательной и эмоциональной.

Мы выпили, а Тата вдруг негромко сказала:

– Сомневаюсь, что она будет более эмоциональной, чем в университете. Помнишь, какой у тебя тогда парень был на втором курсе?

Рука сестры дрогнула, красные капли вина пролились на стол.

На мгновение в глазах Евы промелькнула смесь растерянности и злости, а затем сестра слегка нахмурилась, словно пытаясь о чем-то вспомнить.

– Парень? Смутно, – улыбнулась она. – Ты же знаешь, я никогда не жаловалась на отсутствие внимания со стороны парней, – кокетливо отмазалась она. Вот только Тата униматься не собиралась:

– Странно, – пожала плечами она. – В этого ты прямо влюблена была. Вот только как его звали, не могу сейчас сказать.

– Не помню, – продолжила отнекиваться сестра, но я видела, что она сейчас лгала. Она знала, о ком говорит подруга. Более того, она прекрасно помнила этого парня. Иначе в ее глазах не мелькала бы сейчас такая боль. Но кто это? Почему я о нем слышу впервые? И почему, если у сестры даже спустя столько лет до сих пор не отболело, она выходит замуж за Князева?